Грузия. Перекресток империй. История длиной в три тысячи лет

10 февраля 1834 года, когда 70 обвиняемых уже год томились в тбилисской цитадели (француз Летелье после хлопот французского посла вышел на свободу), полевой суд вынес десять смертных приговоров[228]. Барон Розен и царь Николай, однако, боялись вызвать ненависть грузин, без поддержки которых Россия не смогла бы подавить северокавказский джихад. К тому же русская репутация в Европе была уже испорчена сотнями повешений, которыми закончилось польское восстание тремя годами раньше. Все смертные приговоры были заменены ссылкой. Лишь одного заговорщика, Муллу Замана, курьера царевича Александрэ, отправили на сибирскую каторгу. Царевичей Димитри и Окропири и царевну Теклу, дочь Эреклэ II, переселили в провинциальные города[229]. (Чтобы шантажировать царевича Александрэ, его молодой жене и ребенку, очутившимся в Ереване, когда Паскевич занял город, запретили уехать в Иран: после многолетних угроз и уговоров удалось их переселить в Петербург.) Несчастного Соломона Додашвили сослали в Вятку, где он умер от чахотки. Более мелких обвиняемых понизили в службе или подвергли полицейскому надзору. Через короткое время бо2льшую часть заговорщиков простили и даже определили на завидные должности в тбилисском управлении.

Заговор 1832 года привел Розена к умозаключению, что надо включить грузинскую знать в правительство. Семь лет обдумывали нужные реформы и последующие четыре года их осуществляли. Заговор был последней попыткой восстановить грузинское монаршество; с тех пор грузинские либералы и революционеры ставили общественную справедливость выше национальной независимости и связывали судьбу Грузии с судьбой России: философские принципы, а не старинные обычаи вдохновляли следующие поколения грузинских радикалов.

Несмотря на арест Летелье, Розену удалось наладить хорошие отношения с европейскими иностранцами в Тбилиси. Французский консул Бенуа-Улисс Ратти-Ментон до такой степени доверял тбилисскому управлению (хотя жаловался в Париж, что всю его почту перлюстрировала тбилисская полиция), что в феврале 1837 года попросил полицеймейстера арестовать молодого француза «оскорбительно отвергнувшего мои отеческие увещевания»[230].

Восстановив порядок в Картли-Кахетии, Барон Розен сосредоточил внимание на Западной Грузии. Условия в Имеретии заставили консула Ратти-Ментона, несмотря на то, что ему понравился Розен, написать послу в Петербург: «Невозможно представить себе плохое состояние дорог в этой несчастной стране. <…> Но что можно ожидать от управления, где чиновники думают только как разбогатеть и где никогда нет контроля. Каждый уезд — сатрапия, которая должна увеличить богатства своего правителя»[231]. В Имеретии временное правительство продолжало преследовать насилие и анархию, не обращая внимания на причины беспорядков. Все уголовные дела в Имеретии решал полевой суд. В Мингрелии разыгралась кровная месть, и члены семьи Дадиани убивали друг друга. Когда в 1834 году умер Николоз Дадиани, барону Розену пришлось под угрозой расстрижения заставить митрополита, его кровного врага, похоронить покойного. Новый Дадиани, Леван V, мечтал разбогатеть продажей леса в Египет и превратить Зугдиди в блестящий город, названный в честь отца Григориополь. После смерти регентши Сопио в Турции в Гурии уже не было порядка: детей Сопио, кроме наследника Давита, Розен отправил в Петербург. В Абхазию возвратился из сибирской ссылки князь Хасан-бей, которому Розен даже вернул меч. Но Розен напрасно боролся с легитимным абхазским князем Михаилом Шервашидзе, решившим взять себе в качестве второй жены собственную племянницу: борьба кончилась ссылкой Михаила в Россию. Последним этапом в усмирении самых диких краев оказалось наведение порядка в Сванетии, находившейся тогда во власти двух ветвей племени Дадешкелиани. Пообещав, что царь и царица будут крестными отцом и матерью сванских князей, Розен уговорил их принять российский суверенитет и крещение, вместе с 2000 язычников-сванов. Дикий племенной строй исключал возможность в Сванетии принятия чужих политических и религиозных сил, но Розен считал, что подчинением сванов России и христианству, пусть даже чисто символическим, он довел до конца покорение Закавказья.