Гул проводов (СИ)

Я пошла в сторону дома. Перед тем, как покинуть дальний двор, я оглянулась в стррону крыльца. Там никого не было. Даже стола не было. Вышло двое санитаров, держащих в руках сигареты. Я поспешно скрылась, пока меня не заметили.

В саду под деревом сидели двое. Словно сиамские близнецы. Словно тени или отражения друг друга. Или являющиеся и тем, и другим, и третьим сразу. Я так и не поняла. И предпочла не задумываться.

— Ну, теперь-то ты существуешь?

— Только одну ночь, — улыбнулся мальчик, — А ты начинаешь оживать. Пока что совсем немного. И того страшного дядьки сзади тебя нет.

— Я его прогнала.

— Мёртвых надо отпускать. Даже если они присосались к тебе, как пиявки.

— Но цепь не разрушилась. Мы по-прежнему связаны.

— И будете связаны. Такую цепь не разрубить. Так что недолго ты живая будешь. Он найдёт дорогу назад и вернется к тебе. Однажды он обретет силу и утащит к себе. И кто знает, что тогда  будет…

— Двое воссоединятся. Мёртвая любовь, ядовитая любовь.

— Именно! — рассмеялся он, — Захотела кошку, получила тигра.

— А что будет, когда Февраль уйдёт?

— Я перестану быть. Значит, и грустить будет нечему. А пока я здесь. И буду веселиться!

— У греков есть легенда об Орфее, потерявшем свою возлюбленную. Он спустился в мир мертвых и нашел её безмолвную тень. Царь мёртвых Аид пообещал, что если Орфей выведет её, не обернувшись, дабы посмотреть на идущую сзади возлюбленную, то он отпустит её. Но Орфей так хотел увидеть её, что нарушил обещание. И потерял её навсегда.

— Дурак этот Орфей.

— А Февраль теперь тоже безмолвная тень?

— Лучше, чем ничего, правда?

Только сейчас я обратила внимание, что дерево цветет.

— А разве у дуба такие цветы?

Белые соцветия словно светились призрачным светом.

— Кто сказал, что это дуб? — рассмеялся мальчик.

— Я, знаешь ли, прилежно посещала уроки естествознания и дуб от других деревьев умею отличить, — надулась я.

— Да ну тебя, — махнул рукой мальчик.

Они с девочкой поднялись и пустились в пляс вокруг цветущего дерева.

Из изрисованных стен домов доносились голоса и смех. На стенах плясали тени. Откуда-то веяло теплом. Где-то кричали, то ли от радости, то ли от боли, я так и не поняла. На тропинках добавились новые следы. А в палате мирным сном дрыхла Элис.

====== О новых соседях, мудрецах и признании ======

Всё, что я чувствовала потом, можно описать одним словом — одиночество. Будто вся жизнь проходила мимо меня, а я была в стороне. В общем-то, я и раньше это чувствовала. Только теперь острее. Одиночество впивается в меня острыми когтями. Горечь имеет привкус полыни. Все куда-то спешат, словно в ускоренной съемки, текут рекою мимо меня. А я окружена куполом. Никто меня не слышит и не видит., но в отличии от  Несуществующего, я есть. Здесь и сейчас. Я занимаю пространство. Только на другом уровне. Поэтому меня никто не замечает.

Марк ушел. Теперь он действительно ушел. А вместе с ним ушло что-то ещё, и я не понимала, хорошо это или плохо. И я всё время ждала, что он опять начнет голосить, появляться в зеркале, но он не приходил. И даже его присутствие я не замечала. И во снах он меня не навещал. Сновидения меня посещали редко, и, как правило, самые обычные. Я просыпалась с мокрыми ресницами. И всегда замерзшая.

Родители не навещали меня. Пару раз приходила мать, она с подозрением озиралась по сторонам, бормотала мне ободряющие фразочки и быстро уходила. Том больше не приходил. Вообще. Я не знала, что с ним, но надеялась, что он меня не простил. Таких, как я, нужно гнать взашей, а не прощать.

Палата всегда пуста и холодна. Унылые белые стены, белый тюль и лучи солнца сквозь него, капли дождя или мокрый снег, голые кровати без матрасов и белья, кроме двух — моей и Элис. Элис почти всегда торчит в палате, но что она есть, что её нет — без разницы. Мы абсолютно чужие, настолько, что эту отчужденность можно ощущать в воздухе. Иногда я вспоминаю Элли. Или Эмми? А может, Ханни? Какой у неё был голос? Какие у неё были волосы? Когда я думаю о ней, то чувствую тепло. И мне хочется подольше задержать в себе это приятное чувство, но оно почти всегда ускользает, живя лишь несколько секунд.

— Тебе плохо здесь? — спросила Элис, заметив моё состояние.

— Мне плохо везде. А здесь — особенно.

—  Ну, в психушке всегда плохо. Выйдешь на свежий воздух, встретишься с друзьями и повеселеешь.

— У меня нет друзей.

— Так заведи.

— Это все равно, что сказать простуженному человеку «так не простужайся».

— Тогда в чем дело? Почему тебе плохо?

— Парень умер, родители считают ошибкой, все друзья отвернулись. Действительно, почему?

— Ты чувствуешь одиночество. Тебе кажется, что ты никому не нужна в этом мире.

— Так и есть. Я хочу сменить палату.

— Хорошо…

— Какие самые бесноватые?

— Соседняя, третья. Там вроде кровать свободна.