Гулящая

По городу пошли сплетни. Люди передавали из уст в уста рассказы об их продолжительных загородных прогулках. Кто-то видел через окно, как они вечером пили чай… ее рука лежала в его руке, и он время от времени целовал ее. Поповская кухарка, Педора, обладательница большого синего носа, уверяла, что попу все это известно, но он до поры до времени решил терпеть. Только однажды, сильно опьянев, он заговорил с женой, плакал и умолял прекратить свидания.

— Хватит и того, что я уже раз покрыл твой грех… Знаешь, что будет, если преосвященный дознается? — уговаривал он ее. Но она и слушать не хотела.

— Плевать мне на тебя и на твоего преосвященного! Как жила, так и буду жить!

Много еще разных разностей плела кухарка. Но чего только не наговорит прислуга, которой хозяева уже задолжали за три месяца?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Миновало теплое лето с его солнечными, ясными днями; пришла осень, ненастная, с густыми туманами и темными, непроглядными ночами. Настанет день — оглянуться не успеешь, а он уж на исходе, а ночь длинная-предлинная — и выспишься, и лежать надоест, а свет все не заглядывает в окно, солнце где-то дремлет за горами; только дождь однообразно стучит в стекла, навевая тоску.

Христя и не заметила, как пробежало лето и наступили холодные ночи, начались беспрестанные ливни, загнавшие людей в дома. Выйдешь на двор — дождь, слякоть, а дома тоже не лучше — серо, сумрачно.

В это время тоскливо не только в селе, но и в городе. В селе хоть работа есть — прядут, шьют, а в городе — либо ложись спать спозаранку, либо слоняйся по комнате без дела.

Чтобы скоротать время, Христя начала вышивать сорочку. Марья то ей помогала, то рассказывала разные истории из своей жизни. С того дня, как она вернулась избитая, Марья никуда не ходила и все тосковала, часто плакала. Но слезами горю не поможешь, только изведешь себя. Марья и в самом деле начала сохнуть: безрукавка на ней болталась, как мешок, а в юбке она уже дважды переставляла петли; лицо поблекло и осунулось, померкли глаза, и не один седой волос засеребрился в висках.

В один из таких вечеров Христя принесла в столовую самовар, села на нары и взялась за шитье, а Марья забралась на печь. Кругом было тихо; из панских покоев доносились только звон посуды и приглушенный говор.

Марья молча поглядывала с печи, как Христя, склонившись над шитьем, проворно водила иголкой, то подымая, то опуская руку.

Она думала: вот Христя шьет, а она лежит на печи и ни к чему не прикасается, руки не подымаются. Да и к чему? Христя молода, жизнь ей кажется прекрасной… Когда-то и она была такой. А теперь… То, что раньше улыбалось ей, теперь — кривится, насмехается; то, что радовало сердце, нынче гнетет ее. Отчего же это — от надвигающейся старости или от жизни, полной горя и разочарований? Марье стало горько-горько. Она уже готова была заплакать, но в это время из столовой вышел в кухню паныч. Проходя в свою комнату, он остановился около Христи и тоже стал глядеть на ее работу.

— Ну, что вам? — сказала Христя, прикрыв сорочку руками.

— Разве нельзя? — спросил паныч.

— Конечно, нельзя.

— Боишься, чтобы не сглазил… У меня не такие глаза, — сказал он и ушел к себе в комнату.

Христя проводила его долгим взглядом, потом снова молча принялась за работу.

Марья видит по лицу Христи, как ее взволновал разговор с панычом, как обрадовал его ласковый взгляд. А ее уж ничего не радует.

— Ох, жизнь треклятая! — неожиданно сказала Марья. Христя вздрогнула. И снова тишина. Только еле слышно шуршит полотно и шелестит нитка, продеваемая сквозь сборки. Быстро скользит рука Христи, а позади тень ее неистово мечется по стене.

Вдруг из сеней донеслось шарканье ног. Христя и Марья взглянули на дверь. На пороге показался пан — не пан, но в одежде панской; лицо у него продолговатое, худощавое, усы — длинные, рыжие; в руках у него какой-то черный ящик.

— Григорий Петрович дома? — спросил вошедший грубым охрипшим голосом.

— Дома, — ответила Христя.

— Куда к нему пройти?

— Сюда, — Христя указала на дверь в комнату паныча.

Незнакомец задержался около Христи, с удивлением взглянул на нее и сказал:

— А-а-а…

Христя смущенно отвернулась.

— Лука Федорович! Кого я вижу? Сколько лет, сколько зим! Да еще со скрипкой… Милости просим, — раздался голос паныча за спиной Христи.

— А я загляделся на вашу девушку, — прогудел незнакомец. — Где вы раздобыли такую красотку?

Христя торопливо скрылась за печью. Незнакомец прошел в комнату паныча, оттуда только глухо доносился его хриплый голос.

— Знаешь, кто это? — спросила Марья, когда Христя снова принялась за шитье.

— Столяр, может? — неуверенно произнесла Христя.

— Столяр! — смеясь, сказала Марья. — А ну тебя! Это Довбня, Маринин паныч.

— Так это он! — разочарованно сказала Христя. — Что ж он, служит где? — немного погодя спросила она Марью.