Гулящая

Она засиделась. Уж и пани спать легла, и паныч вернулся, — лицо у него было сердитое, — а Христя все еще возилась. Легла она очень поздно, быстро уснула и проспала до утра.

В воскресенье после обеда она пошла просить хозяйку.

— Отпустите меня, барыня.

— Куда?

Христя сказала.

— Иди, иди, ты ж ненадолго.

— Да хоть бы на всю ночь, — смеясь, сказала Марья. Пани тоже засмеялась и ушла к себе в комнату. А Христя обиделась.

«На всю ночь! — думала она. — Разве я такая, как она, что уйду на всю ночь?»

Солнце, вынырнув из облаков, закрывавших его почти всю неделю, осветило город. Кругом громоздились тучи, синие, как печенка или запекшаяся кровь; словно они сердились, что кто-то освободил из их плена огненный диск, который теперь спокойно катился к горизонту, собираясь на покой. От багрового сияния лужи казались озерами крови, на западе разгорался костер. Каким-то печальным и неприветливым выглядело все от этого кровавого отблеска — будто должно было вот-вот произойти что-то страшное.

По дороге к Марине к Христе снова незаметно подкрались мрачные мысли.

В большой кухне, немазаной и неподметенной, тускло освещенной лучами заходящего солнца, она застала Марину в полном одиночестве. Непричесанная, в старом, засаленном платье, сидела она у окна, подпершись рукой. По ее покрасневшим глазам видно было, что она недавно плакала.

— Марина! — крикнула Христя. — Что с тобой? У людей праздник, а ты в таком виде! Одевайся скорее, пойдем погуляем, пока солнце не зашло, на людей хоть посмотрим.

— Нашла время — на улице такая грязь, — грустно произнесла Марина.

— Так это посередине, а на тротуаре много на-роду.

— Ну их! Пусть гуляют! — махнув рукой, сказала Марина.

— А что с тобой? Что-нибудь случилось? От матери плохие вести? Умерла? — спрашивает Христя.

— Лучше б умерла.

— Господь с тобой! Что ты говоришь? Расскажи, что случилось?

Марина молчала.

— Может, из-за сплетен? Боишься, чтоб мать не узнала?…

— А что люди говорят?

— Да мало ль… я б им языки отрезала. Говорят, будто ты к какому-то панычу идешь…

— Пусть выдумывают…

Некоторое время обе молчали.

— Я тебе монисто принесла, — сказала Христя. — Возьми, — и она положила его на стол.

Марина с ненавистью взглянула на него.

— Какое оно мое? Пусть он им подавится! — крикнула она, швырнув монисто на пол.

Христя удивилась. Она никогда еще не видела Марину такой сердитой и неприветливой. Собиралась погулять с ней, поговорить. А что застала?… Сердце у Христи еще больше заныло! Она не решалась больше расспрашивать Марину и молча села.

Солнце садилось. Режущий глаза оранжевый свет заката стлался по облупленным стенам, неметеному полу — казалось, что это отсветы зарева близкого пожара. Фигура Марины, словно черный призрак, все ниже склонялась над столом, точно ее гнула невидимая тяжелая ноша. И вдруг она заплакала навзрыд, припав головой к столу.

— Господь с тобой! Что это на тебя нашло?

Марина рыдала.

— Ну, послушай, успокойся. Расскажи, что с тобой случилось? А то уйду. Ей-Богу, уйду, — повторяла Христя.

Марина подняла голову, взглянула на Христю заплаканными глазами; словно провинившаяся девочка, просила она подругу не уходить. Казалось, глаза ее говорили: «Взгляни на мои слезы. Разве они напрасно льются? Горе мое тяжкое их разливает! Подожди же, пусть оно хоть немного уляжется, и я все тебе расскажу… Не покидай меня!»

Христя подошла ближе к Марине и начала ее утешать. Она перебирала различные случаи из своей жизни, вспоминала забавные происшествия в селе, общих подруг. Речь ее лилась, как весело журчащий поток. Если бы рядом была прежняя Марина — они бы вместе без умолку смеялись. Но нынешняя слушала молча, с плотно сжатыми губами, и только изредка по ним пробегала страдальческая улыбка. Напрасно Христя старалась! Столько горечи и отчаяния она видела в лице подруги, что сердце ее обливалось кровью.

Смеркалось. Угасло закатное зарево. В углах кухни и за печью сгущалась темнота.

Христя собралась уходить.

— Подожди, — упрашивала ее Марина. — Посиди еще немного. Хозяев нет дома. Видишь — одна я… Хочешь, самовар поставлю, и напьемся чаю.

— Мне страшно будет одной возвращаться.

— Я провожу.

— Ну-ну!

Христя согласилась. Марина вышла в сени поставить самовар.

Быстро надвигалась ночь, и кухня казалась Христе мрачным погребом, а не людским жильем. Даже страх закрался в ее душу. Вдруг скрипнула дверь, раздались чьи-то шаги в сенях.

— Для кого ты самовар ставишь? — произнес чей-то знакомый голос.

Молчание.

— Марина! Ты сердишься? Глупая! — бубнит тот же голос, и снова слышатся шаги, стук дверей.

Через минуту вошла Марина.

— Кто это говорил с тобой?

— Он! — отрывисто произнесла Марина.

— Кто он?

— Да этот проходимец!

— Говори толком! Я ничего не разберу.

— Ну — бродяга! Чтоб он, собачий сын, с кругу спился!

— Да кто же это?

— Паныч! — чуть не вскрикнула Марина.

— За что ты его так честишь?

— Я еще не то ему сделаю, пьянице проклятому. Он думает, что ему это так сойдет с рук — обманывать, с ума сводить. Он думает — если одежу мою забрал, то я и не уйду! Пусть найдет себе другую дуру! — раздраженно выкрикнула Марина.

— Так это все правда?