Гулящая

Христя стрелой полетела во двор, но в сенях вспомнила, что не отбросила крючков на пробоях. Она быстро вернулась — и начался стук в комнатах. Бегая от одного окна к другому, Христя гремела стульями, натыкаясь на углы столов, и, не чувствуя боли, неслась дальше.

— Что ты тарахтишь, как оглашенная? — прикрикнула на нее Пистина Ивановна.

Христя замерла на месте.

— Чего стала? — снова крикнула хозяйка.

Христя побежала во двор.

Утренняя прохлада немного остудила ее. Христя вернулась в комнату успокоенной. Марью она встретила на пороге; та собралась на базар, и это еще больше успокоило Христю.

«Если уж совсем невмоготу станет, спрячусь», — подумала она и принялась за свою обычную работу. Так продолжалось до тех пор, пока не раскрылась дверь из комнаты паныча.

— Христина! Дайте мне умыться, — произнес он тихо своим обычным голосом. Христю затрясло.

Черпая воду из кадки, она не заметила, что набрала только половину кувшина; побежала в комнату к панычу, а таз взять забыла. Метнулась обратно, наполнила кувшин, глубоко вдохнула холодный воздух и, уж ни на что не глядя, словно ее вели на казнь, вошла к нему в комнату.

Она чувствует, что паныч смотрит на нее, боится поднять глаза.

— Что это вы сегодня как в воду опущенная? — спросил он, склонившись над тазом.

Она молча млела под его пристальным взглядом.

— Да умойтесь же, — сказала она умоляюще.

Он вздохнул и подставил руки.

У ней появилась такая горькая жалость к себе, что рыдания подступили к горлу. Она и сама не знала отчего.

Льет воду, не видя куда; слезы, точно туман, застилают глаза, и сквозь пелену что-то розовое мелькает перед ней. Она догадывается, что это его руки. Она бы так без конца лила воду на маячившее перед нею розовое пятно, если бы паныч не сказал:

— Будет!

Торопливо взяв таз и кувшин, она выбежала из комнаты. Ей стало легко, когда она одна очутилась на кухне: стыд не жжет глаза, пристальный взгляд не смущает сердце.

Когда Григорий Петрович позавтракал и ушел на службу, ей стало совсем легко, словно уплыло облако, скрывающее солнце. Она усердно принялась за работу. Марья и пани стряпали, а она убирала комнаты. Где уж там предаваться раздумью, когда работы столько, что не оберешься! Она носилась как угорелая, чтобы всюду поспеть. А уж когда убирала комнату Григория Петровича, старалась и пылинки нигде не оставить; аккуратно расставила безделушки, и подушки так взбила, чтоб нигде не было ни морщинки, ни складочки.

«Когда вернется домой и увидит, что всюду так чисто и красиво, он, верно, догадается, кто к этому руки приложил», — подумала она, вздохнув.

Христя чувствует себя совсем спокойной и счастливой. Жизнь ей улыбается, манит ее какими-то неизведанными чарами, влечет радужными надеждами. Все, что ее угнетало и печалило, рассеялось. Ее тайна не разоблачена, никто ни о чем не догадался. Все страхи были напрасны. А вспоминание о ночных объятиях снова греет девичье сердце. Ей стало так весело, что она запела бы, если б никого не было дома. А тут как раз нужно было сбегать в погреб за картофелем. Уже спускаясь в погреб, она начала тихо напевать, а когда очутилась на дне, запела во весь голос. Тесно звонкому девичьему голосу в этой глухой яме, он силится вырваться наружу и все больше крепчает. Песня словно сама льется из ее сердца, и голос не знает усталости — ровный, высокий и звонкий.

До самого обеда оставалась она веселой. И когда вместе с паном пришел Григорий Петрович, она, прислуживая за столом, уж так не робела, как утром. Порой на него украдкой глядела… Какие у него ясные глаза! Какие брови черные! И все в нем так невыразимо влечет ее сердце!

Когда хозяева пообедали, Христя с Марьей тоже сели поесть. Христю так и подмывает заговорить о Григории Петровиче. Ей хочется поболтать с Марьей, но та грустна, молчалива.

— Не встречали вы где-нибудь Марину, тетенька? — спросила Христя.

— Носишься ты с этой Мариной. Я думала, что она в самом деле порядочная, а она — черт знает что.

— Почему же?

— На содержание идет.

— На какое содержание?

— Паныч один берет ее к себе в село.

— Нанимается она, что ли?

— Нанимается… с панычом спать.

Христя поняла. Она нахмурилась, а Марья ехидно улыбается. «Ну, и злая стала эта Марья! С того времени, как расплевалась со своим фельдфебелем, она ни о ком доброго слова не скажет; кто что ни сболтнет, она тотчас же подхватит, да еще и от себя прибавит, — думала Христя, соображая, как бы ей самой наведаться к Марине. — Сегодня суббота, а завтра воскресенье… праздник. Не сходить ли к ней? — Она запомнила двор, в котором живет Марина: когда ходила на базар, видела. — Раньше управлюсь, пойду засветло, как раз поспею…»

— Тетенька, вы завтра поставите самовар, если я отпрошусь на вечер к Марине? — спросила Христя.

— А что? Наведаться хочешь?

— Да надо ж ей монисто отнести.

— Неси! — нехотя ответила Марья.

Остаток дня и вечер прошли незаметно. Паныч куда-то ушел; пани сидела в спальне. Марья забралась на печь, а Христя выбирала платье на завтра.