Гулящая

Она что-то хотела ответить, но отец Николай ее перебил:

— А может, ты бы нас, Наталья, попотчевала?

— Если не поднесете, я и пить не стану, — сказал Довбня.

— Почему же? — спросила она.

— У женщин рука легкая… Легко водка проходит, не застрянет в горле.

— О, у меня рука тяжелая, — сказала попадья, сжала свою руку в кулак и подняла ее вверх.

— Ваша? — насмешливо спросил Довбня. — А ну, покажите?

— Что ж вы там увидите? Разве вы знахарь?

— Знахарь.

Попадья разжала кулак и протянула руку Довбне. Тот бережно взял ее за кончики пальцев и, наклонившись вперед, разглядывал линии на ладони.

— Долго мне жить? — спросила она.

— Сто лет! — крикнул Довбня, потом прижал ее ладонь к своему уху. — Прижмите крепче! — сказал он.

— Вы и в самом деле точно знахарь, — защебетала она. — Что же вы там услышите?

Довбня не ответил. Потом поднял голову, снова взял ее руки и, улыбаясь, смотрел в глаза Наталье Николаевне. Он чувствовал, как пульсирует кровь в ее жилах.

Попадья вдруг весело засмеялась. Поп, подпрыгнув, крикнул:

— Магарыч! Магарыч!

Один Проценко стоял грустный и пристально глядел то на Довбню, то на попадью. Он видел, как загорелись ее глаза, как побелевшее лицо снова медленно покрывалось румянцем.

— Колдун! Колдун! — крикнул поп, бегая по комнате и радуясь, что Довбня развеселил Наталью Николаевну. — За это надо выпить! Ей-Богу!

— Что ж вы там услышали? — допытывалась Наталья Николаевна у Довбни.

— Поднесите! — сказал Довбня, указывая на бутылку.

Попадья схватила чарку и, наполнив ее, поднесла Довбне.

— Капельку! Одну капельку! — и он отстранил чарку.

Попадья отхлебнула с полчарки и поспешно долила. Довбня залпом опорожнил ее.

— Всем, всем наливайте! — крикнул он.

Наталья Николаевна неприязненно взглянула на Довбню.

— И вам, Григорий Николаевич? — перевела она взгляд на Проценко.

— Всем! Всем! — не унимался Довбня.

— Мне немножечко. Я не пью, — сказал Проценко.

— Надо делать так, как велит знахарь, — сказала попадья. Выпитая водка уже давала себя знать — у нее разгорелись щеки, заблестели глаза, шумело в голове.

— Не все то правда… — начал Проценко, беря чарку.

— Или не каждому слуху верь! — перебил его Довбня.

Проценко укоризненно посмотрел на него.

— Да вы в самом деле говорите как знахарь. Даже страшно делается, — откликнулась попадья.

Проценко отхлебнул немного водки, скривился и поставил чарку на стол.

— А мне? — сказал отец Николай.

— И тебе еще? Мало на крестинах выпил? — спросила попадья.

— Всем! Всем! — крикнул Довбня.

Попадья налила чарку отцу Николаю; тот торопливо выпил и поцеловал донышко.

— Правильно! — крикнул Довбня.

— Что же вы услышали? — спросила его попадья.

— А вы хотите знать?

— Конечно, хочу.

— И не рассердитесь, если правду скажу?

— Только правду.

— Ну, слушайте.

Все насторожились.

— Нет, сначала налейте еще по чарке, — сказал Довбня.

У попадьи еще больше разгорелись глаза, под ними еле заметно синели круги. Она схватила бутылку и налила Довбне и мужу. Проценко отказался. Он смотрел, как Довбня неуверенно ходит по комнате; прядь волос у него упала с головы на лоб, но он этого не заметил. Видно, что и его уже начал разбирать хмель.

— Только, чур, не сердиться! — обратился Довбня к попадье.

— Микола! Признавайся! — сказал он затем попу и что-то прошептал ему на ухо.

Отец Николай расхохотался. Проценко сильно встревожился. «Ну, теперь пойдет!» — подумал он, глядя на попадью. Но та игриво и выжидательно смотрела на Довбню.

— Признавайся: давно? — вслух допытывался Довбня.

— Да ну тебя, такое выдумал! Не надо… Давай лучше выпьем, — отмахиваясь, сказал поп.

— Ну, а если давно, то что будет? — спросила попадья.

— Сын будет, — крикнул Довбня.

— Браво! Браво! — Поп захлопал в ладоши и бросился обнимать Довбню.

Наталья Николаевна застенчиво улыбнулась, опустила глаза и искоса взглянула на Проценко; тот мрачно поглядывал на попа и Довбню.

— Нам весело, а тебе грустно, — тихо сказала она и громче добавила, указывая на Довбню: — Смотри, какой он приятный, веселый, разговорчивый, не тебе чета.

Проценко еще больше нахмурился.

— Ты сердишься? — шепнула ему чуть слышно. — А что, если Довбня угадал?

Проценко увидел, как у нее дрожали руки и горели глаза от возбуждения; ему казалось, что она вот-вот бросится ему на шею. Он торопливо отошел от нее и обратился к попу:

— А знаете, что Наталья Николаевна говорит?

— Григорий Петрович! — крикнула попадья, топнув ногой. — Рассержусь! Ей-Богу, рассержусь!

— Наталья Николаевна говорит… — продолжал Проценко.

Попадья, словно кошка, метнулась к нему и обеими руками зажала ему рот.

— Наталья Николаевна говорит… что надо выпить еще по одной, — с трудом выговорил Проценко.

— Правильно! Правильно! — загудел Довбня.

— Можно выпить, — поддержал поп.

— И я! И я! — сказал Проценко и выпил полчарки.

Довбня и поп не заставили себя ждать и осушили по полной.

Всем стало весело. В комнате не умолкал шум, хохот, крик. Поп просил Довбню запеть аллилую, а тот, слоняясь по комнате, жужжал, подражая жуку. Проценко забился в угол, а попадья носилась взад и вперед по комнате, не раз толкала его в бок, хватала за руки.