Гулящая

— Приставал? — смеясь, спросила Марья. — Ох ты, простота деревенская! — Она вздохнула, а Христя покраснела, как мак.

За ужином Пистина Ивановна смелась над выдумкой Проценко — позвать прислугу, чтобы она оценила игру Довбня.

Григорий Петрович не сердился; он показывал, как сидела Марья, подпершись рукой, как тяжело вздыхала Христя.

Пистина Ивановна от души хохотала.

Когда он возвращался после ужина, Марья его остановила.

— Так вы вот какой, — сказал она, — святой да Божий: свечи съели и в темноте сидите.

Он поднес кулак к самому Марьиному носу и шутливо пригрозил:

— Видала?

Христя так и прыснула. Он и ей погрозил пальцем и ушел к себе. Все это произошло в одно мгновенье, словно молния сверкнула.

— Умора — не паныч! — смеясь, сказала Марья.

А из столовой доносился голос Пистины Ивановны:

— Ну и забавный он! Придумал же такое: позвать Христю оценивать игру.

— Забавный-то он забавный, а ты все-таки поглядывай, чтобы эта забава не довела до слез… — мрачно произнес Антон Петрович.

— Кого? — спросила Пистина Ивановна.

— Тебе лучше знать.

Пистина Ивановна надула губы.

— Еще что выдумал!..

Скоро все улеглись спать. Лег и Григорий Петрович, хотя ему и не хотелось. Но что же делать?… Был на редкость шумный вечер. Игра Довбни и его грубо-откровенные речи, разговор с прислугой, красота Христи, так взволновавшая его, — все это и многое другое кружилось в его голове. И рядом с Христей возникла изящная фигура голубоглазой попадьи. Они словно соревновались. Сердце у него ускоренно билось, какие-то смутные надежды волновали его. «Та — распустившийся пышный цветок, а эта — нетронутый родник. Кто первый зачерпнет из него воду?…» Ему стало душно, и он беспрерывно ворочался с боку на бок.

А в кухне на печи слышалось шушуканье.

— Какой он красивый и ласковый! Не сравнить с тем, что на скрипке играл, — тихо шепчет молодой, звонкий голос.

— Полюбила б ты такого? — допытывается хриплый голос.

— Вот уж, полюбила бы! — укоризненно произносит первый голос.

— Да ты не скрывай! Разве не видно, что тебя завлекает?

— Еще как… — и звонкий смех доносится из темноты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Дома? — спросил Проценко сизоносую Педору, входя на следующий день вместе с Довбней в кухню.

— А где им быть? — недовольно ответила та гнусавым голосом. — К вам хотели посылать.

Довбня неприязненно взглянул на Педору: откуда еще взялось такое чучело?

Тем временем попадья, услышав знакомый голос, весело крикнула из комнаты:

— Нету дома!

— А где же барыня? — смеясь, сказал Проценко, входя в комнату.

— Господи! И не грех вам? — начала было попадья, но, увидев Довбню, сразу умолкла.

— Не ругайте меня, Наталья Николаевна, — начал Проценко. — Я к вам привел моего приятеля, Луку Федоровича Довбню. Помните, я вам как-то рассказывал о нем.

— Я рада… — заливаясь краской, сказала попадья, подавая Довбне руку.

— А я тот черт, которым детей пугают… — шутил Довбня, так сжимая ее маленькую руку, что у нее пальцы слиплись.

— Дома отец Николай? — спросил Проценко.

— Нет, его позвали на крестины, — ответила она и побежала в соседнюю комнату за стулом.

Довбня начал осматривать комнату.

В углу возле небольшого столика всего только два стула; самовар на столе напевал грустную песню. Видно было, что его уже давно не чистили: зеленые пятна ржавчины пестрели на нем повсюду, кран покосился, вода из него капала прямо на стол, на краю которого стояли два стакана; в одном был недопитый чай, а в другом какая-то бурная жидкость; из открытого чайника поднимался пар. Нигде не видно было хозяйской руки. Стены были голые, облупившиеся; тут валялись крошки, объедки, шелуха от семечек… В углу стоял оборванный диван, словно горбатый старец примостился у стены. Всюду бросались в глаза нужда и бесхозяйственность.

Пока Довбня оглядывал это убожество, из другой комнаты вернулась Наталья Николаевна со стулом.

— Это для меня? — спросил Довбня и взял у нее стул. — Напрасно беспокоились. Я могу и на полу посидеть.

Наталья Николаевна не знала, как ей понять слова Довбни: как насмешку над их бедностью или беспорядком? От стыда она покраснела до ушей.

А тут еще, хлопнув дверью, ввалилась в комнату Педора и, наступив Довбне на ногу, бросилась к самовару.

— Гляди, ноги отдавишь! — крикнул Довбня.

— У меня внизу глаз нет, — сердито буркнула Педора, хватая самовар.

— Педора, куда ты тащишь самовар? — крикнула попадья.

— Надо ж его подогреть. А то каким чертом гостей поить будем? Там уж и воды не осталось.

— Педора! — топнув ногой, крикнула попадья. — Сколько раз я тебя просила: хоть на людях не чертыхайся.

— А чем же вы будете гостей поить? Помоями? Глядите, я еще виновата.

— Педора! Бери самовар! Бери все! Только уходи, и чтоб я твоего голоса больше не слышала… Господи! — пожаловалась попадья, когда Педора скрылась за дверью. — Ни у кого, наверное, нет такой прислуги, как у меня… И приходится ее держать!

— Держать? — отозвалась из кухни Педора. — Хорошо держать прислугу и не платить ей! Заплатите мне, и я сегодня же уйду от вас и дорогу сюда забуду.

— Да замолчи, Христа ради! — крикнула попадья в кухню.