Гулящая

- Удивляетесь? Все удивляются, кому не скажешь. "Пропал, говорят, человек! Учился, учился, стоял на хорошей дороге, жить бы да бога хвалить, так нет же, взял и сам себе петлю надел..." Странные люди! - глухо проговорил Довбня, отчаянно затянулся папиросой и хлебнул чаю; он медленно выпустил целую струю дыма и окутался им, как облаком.

- Я сказал: странные? - послышалось из этого облака.- Нет, лукавые! подлые! - воскликнул Довбня.- Разве они знают, что значит честно мыслить, жить, не лукавя? Наделали каких-то перегородок, разделили людей и задыхаются в этих тесных углах, голова у них как в тумане, сердца разбиты; они прячут-таят самые заветные свои желания, не живут, а мучаются, прозябают и зовут это жизнью! А попробуй поди против них, соверши поступок, который не вяжется с их бредовыми обычаями, сразу поднимут крик: нельзя! неприлично! А почему нельзя? Почему неприлично? Потому что никто еще не поступал так, потому что это не принято в их кругу... Ложь! плевать на все! Все можно, все прилично, что только дает счастье человеку, все, что делает его лучше, поднимает выше! Вот что значит честно мыслить, честно жить, не лукавить с самим собой! А они говорят: пропал! Да хоть бы и пропал,сердито кричал Довбня,- кому какое дело? Разве они взлелеяли мои лучшие мысли? Разве они поддержали мои честные намерения? Подлецы!.. Они не видели, как я болел душой, как разрывалось у меня сердце, как я колебался, как я шатался. Разве они поддержали меня, чтобы я не упал? Нет? Так какое же вы имеете право судить - хорошо или дурно я поступаю? Вы бы еще имели право, если бы я приносил вред обществу, деньги тащил бы из ваших карманов, души губил... А то вы - сами по себе, я - сам по себе. Я не вам, а себе хочу свить гнездо, чтобы было где голову приклонить в черные дни... Вы говорите: женись для этого на благородной, постригись в попы. Плевать мне и на ваших благородных и на ваших попов, которые возвышенное Христово учение обратили в ремесло!.. Плевать я хотел, плюю и буду плевать на них! Устрою свое счастье, как сам считаю нужным, а не так, как вам хочется! - все больше и больше кипятился Довбня.

Проценко улыбнулся.

- Погодите! - сказал он Довбне.- С кем вы воюете? Со мной, что ли?

- С вами? Нет, я знаю, что вы стоите выше этих торговок, которые на каждом перекрестке готовы пересуживать человека. Если бы вы были таким, я бы не стал разговаривать с вами об этом.

- Так чего же вы кричите? Чего сердитесь?

- Да ведь досадно, мат-тери его черт! Всем до меня дело, всем я поперек горла стал... "Вы женитесь на Марине? Вы женитесь на простой девке?" А если даже и женюсь? Что ж из этого? Что я, кому-нибудь поперек дороги стал? Не даю кому-нибудь жениться на барышне?.. Пошел сегодня к попу... к отцу Николаю... Да! кланяется вам попадейка. "Если увидите, говорит, спросите, что случилось, почему позабыл нас, глаз не кажет?"

- Да так, то нездоровится, то некогда,- морщась, ответил Проценко.

- Да мне-то все равно! - махнул рукой Довбня.- Я думал, в самом деле что-нибудь путное, а она так, попадейка, кукла - и все!

Проценко хотел что-то сказать, но Довбня жестом остановил его.

- Погодите! Я все доскажу вам. Прихожу сегодня к нему договариваться насчет венчания. С ним у нас разговор был короткий, по дружбе он только заломил с меня двадцать пять рублей за венчание... Двадцать пять так двадцать пять, думаю. Черт с тобой! И тебе надо жить. А тут и она вмешалась. "Так вы женитесь?" - "Женюсь",- говорю. "На ком?" - "Да так, на одной девке".- "Как на девке? На простой девке?" - "На простой",- говорю. "Как, вы женитесь на простой девке, на мужичке?" - "На простой,- говорю я ей,- на мужичке"... Смотрю - она нос задрала, сморщилась, будто ей дрянь какую-то к носу поднесли. Посмотрел я на нее, посмотрел, да и говорю: "Куколка вы, куколка! А вам в вашем гнездышке уютно живется?" Вздохнула она. "А все-таки, говорит, я свою жизнь на мужицкую не променяю".- "Ну и живите по-своему. Почему же вы другим не даете жить по-своему?" - "Да я, говорит, ничего. Только вы, говорит, учились, к другой жизни приучены, а она?.. Она... все-таки мужичка..." Я только рукой махнул, горбатого могила исправит! Слепорожденный никогда не увидит света!.. И вот до сих пор не могу прийти в себя,- мрачно закончил Довбня.

- Да стоит ли? Вы ведь знаете, что она губернская барышня. Ну и плюньте!

- Плюнуть?! - воскликнул Довбня.- Да если б она одна была такая, а то все, все! А мне ведь надо с ними жить, общаться с ними. Ведь не каторжники мы, прости господи, чтобы скоротать свой век, сидя в четырех стенах. Надо ведь и в гости иной раз сходить и к себе людей позвать. Как же с ними жить после этого, скажите, пожалуйста? Это они-то будут гнушаться мною, насмехаться надо мной, да ведь они мизинца моего не стоят! Не то страшно, что я не сумею завоевать счастье, а то, что они первые станут мне поперек дороги, отравят его,- упавшим голосом произнес Довбня...- А все-таки женюсь! Пошли они к чертовой матери! - крикнул он, махнув рукой.- Дайте-ка мне чаю.

- Христя, чаю! - крикнул Проценко.