Гулящая

- А-а...- протянул Кравченко.- Знавал я на своем веку одного. Вот потеха была. Двадцать лет ему было, а он возьми да полюби пятидесятилетнюю бабу. Да так, что хоть в петлю лезь. Все диву даются, одурел парень, и только. А он на них не глядит, пропадает у своей старухи, днюет и ночует у нее. Прошел слух, что будут венчаться. У нее, правда, своя хата, скотина и денег куры не клюют; а у него только и добра, что штаны на очкуре, да и те рваные. Люди говорят ему: "Дурак, на добро заришься. Да стоит ли оно того, чтоб губить себя?" А он будто и не слышит. Собираются к венцу. И день назначили. Уж и в церковь надо идти, а он на попятный. "Что, говорит, у меня есть? Как был батраком, так и останусь. Не хочу". Она туда-сюда: "Я тебе говорит, все отдам",- "Отдавай сейчас". Пошли в волость,- а он, значит, уже с писарем стакнулся,- написали такую бумагу, что она ему все продает. Денежки, известно, какие были, она так отдала. Тогда он опять: "Ты, говорит, бабка, подумай. Пара ли ты мне, молодому, такая старуха? Будь ты мне лучше вместо матери, я тебя до самой смерти буду кормить". Она уперлась, ни в какую. "Ничего не дам, кричит. Жаловаться буду, в тюрьму засажу".- Так ты, говорит, еще в тюрьму меня сажать! Коли так - вон из моей хаты!" И выгнал; в чем была, с тем и осталась. Жаловалась, да еще судьи над ней посмеялись: "Так, говорят, и надо дураков учить". Как вы думаете, что из парня-то вышло? Женился да к своему добру еще за женой приданое взял, таким богачом зажил, что ну! Шинок открыл, постоялый двор завел. А старуха где-то под забором кончилась... Вот это молодец так молодец!

- А разве это не грех? - с сокрушением спросила Горпина.

- Э, милая, есть такая поговорка: "Грехов много, да и денег вволю". Грех не грех, про то бог знает. Да пожди еще, пока он там рассудит.

- А люди? - снова спрашивает Горпина.

- Люди? Наплюй на них! Люди и этого парня звали дураком, а потом, как встречали на улице, - шапки ломали перед ним. Вот тебе и дурак!

Горпина только тяжело вздохнула. Вздохнула и Христя.

Бабка сидела, понурясь, только подбородок у нее дрожал. В хате стало тихо-тихо. Детишки, сидя на постели, молча смотрели на лежавшую перед ними просфору. Петрик - и тот перестал играть и с удивлением обводил всех своими черными глазенками.

Тень скользнула по окну, во дворе послышался тихий говор.

- Вот и Федор идет!- сказала Горпина, выглянув в окно.- Да не один - с отцом.

И она бросилась в сени встречать их. Христю трясло, как в лихорадке. Когда-то она без дрожи не могла глядеть на Грицька, и теперь ей вспомнилось прошлое.

- Сюда, батюшка, сюда... Тут порог - смотрите, не оступитесь,услышала Христя знакомый голос Федора.

- Хе-е... стар стал,- отвечал ему другой голос.- И глядят глаза, да не видят. Переведи-ка меня лучше за руку.

В дверях показался высокий старик. Голова у него белая как лунь, редкая борода спадает на грудь; серые брови, как застреха, топорщатся над глазами, а лицо у Грицька совсем не изменилось, такое же сухое, такое же суровое, тот же длинный нос с горбинкой, только не темное оно теперь, а бело-розовое.

- Ну, здравствуйте в хате. Да тут у вас гостей полно,- произнес он, переступив порог.

- Здравствуйте. Это тетка приехала из Кута,- сказала Горпина.

- Ну, а это кто? - ткнул Грицько пальцем в сторону Кравченко.

- Тетку они привезли.

- А это? - снова допрашивает Грицько.

- Это панночка с бабушкой приехала.

- Панночка? Так вы уже с панами знаетесь? Потому, верно, и отца забыли,- стал выговаривать Грицько.- А кто это на постели шевелится?

- Да это дети. Ну-ка вставайте, уходите отсюда! - крикнула на них Горпина.- А то дедушка, может, захочет присесть.

- Вставайте, вставайте дети, пускай дедушка хоть на постель присядет, а то в красном углу важные гости расселись,- ворчал Грицько, бредя к постели.

Горпину прямо в жар бросило. Не успел Грицько на порог ступить, как уже ссору затеял, да при чужих людях, да в их огород камешки бросает... У нее слезы на глазах выступили.

- Да разве я, батюшка, обидеть вас хотела! - только и сказала она.

- Зачем обижать? Нет, с почетом встретить. Не почитала бы, так не усадила бы старика. А то я сижу, и дети около меня. Иные дети и чужие, да как придешь, руку старику поцелуют, а твои дедушку почитают, прячутся от него, как собаки от мух.

Горпина совсем опешила. И как она об этом раньше не подумала? Стоит, оторопев, и не знает, куда деваться со стыда, что говорить. Хорошо, Оришка выручила.

- Что это ты, старик, разворчался? - спросила она его.- С левой ноги встал, что ли?

- С левой. Правда твоя. Со стариком знаешь как: все не по нем. Да если еще свои больше, чем чужие, допекают,- насупясь, прибавил он.

- Кто же тебя допекает? - снова говорит ему Оришка.- Наслушается, что люди брешут, и начнет! Что, тебя сын не почитает? Невестка не слушает? Коли ты сторонишься их, понятно, не угадаешь, чего тебе хочется. Опять же дети. Дети как дети. Если б ты к ним с лаской, так и они бы к тебе с тем же. А ты на порог не успел ступить - и пошел брюзжать. Понятно, и дети испугаются.