Гулящая

"Так вот и знай, коли ты не надуешь, так тебя надуют, на то это и торговля",- говаривал отец, приучая сына к своему ремеслу, когда тот окончил училище. И он рассказывал сыну про все те плутни, на которые надо иной раз пускаться, чтобы сбыть товар. Сын был послушным учеником отца; когда на первых порах ему удавалось отколоть "коленце", как называл отец торговые плутни, он испытывал удовольствие и радость. "Для кого мы трудимся, для кого работаем, для кого копим? - для тебя одного,- говаривала мать и прибавляла при этом: - А ты береги отцовское добро, береги - не мотай. Чем больше у тебя будет добра, тем крепче на ногах будешь стоять, в почете будешь у людей. Деньги - сила, для нас, мещан,- они все". Что было ему делать, как не идти по торной дорожке? И люди его подзадоривали: вот, мол, сынок каков, весь в отца с матерью!.. Правда, молодая кровь еще кипела в жилах, сердце тосковало от всей этой суеты, и не раз, собрав целую ватагу парней, Константин потешался с ними,- то еврейский шинок вверх дном перевернет, то ворота снимет там, где в доме есть молодая девка, унесет на базар и повесит, как щегла, на огромном шесте. Но скоро и этим забавам пришел конец. "Пора, сынок, тебе жениться. Вот у Сотника дочка есть, хоть и некрасивая, да послушная и не без приданого",- сказал ему отец. А через неделю Константин уже был женат. С той поры густая туча заслонила от него весь мир, и никогда больше не видел он солнца. Живя как в тумане, он обманывал и обирал людей, из года в год приумножая свои богатства. Отец с матерью умерли, но слава их не умерла. Сын превзошел родителей, став поставщиком мяса сперва для целого полка, а потом и для всего города. О нем говорили в каждом доме, его имя было у всех на устах. Он стал первым человеком, первым мещанином во всем городе. Это тешило Колесника, сердце его радовалось. Да вот беда - не с кем было ему делить славу. Человек, который был ему всех ближе и всех дороже, жена, отравляла ему все самые лучшие, самые сладкие минуты жизни. От ее безумной ревности он не имел ни минуты покоя. Свой дом стал для него адом, откуда приходилось бежать. И он убегал, как хищник, набрасываясь на чужие карманы и выворачивая все их содержимое. Казалось, он мстил беднякам, у которых не было ни гроша за душой, но зато было счастье. Боже! Чего только не натворил он на своем веку! Сколько темных дел, сколько людских слез лежит на его совести. Как горячего коня, подгоняли его нелады в семье. Он и до сих пор неутомимо мчался вперед... И вот куда домчался. Теперь с панами сидит, больше того сам теперь пан. Да что говорить, если Кут, старое графское гнездо, теперь его, Колесника, именье... Его, его. Но как досталось ему это гнездо, каким таинственным путем попало в его руки? Хватись земство своих денег - и Кут и все погибнет. И слава погибнет. Труд многих лет, стяжание и суета - все прахом пойдет. Когда-то Загнибеда, который тоже был плут не хуже его, говорил: "Эй, Кость, смотри, доиграешься. Скрутят тебя как-нибудь, да так, как тебе никого не случилось скрутить". Уж не пророчество ли это было? Чует его сердце, приближается роковая минута. Скоро уже земский съезд. Он был у Рубца, и тот все намекал издалека, что надо бы хоть раз проверить кассу земства. Словно холодное лезвие коснулось его души, когда он услышал эти слова. Еще никто не полоснул и не пырнул его ножом, он только ощутил резкий холод железа на горле. Да и жена, отчитывая его, говорила ему про слухи, которые ходят по городу. "Вон, рассказывают, имений накупил на земские деньги да полюбовниц своих там откармливает". Полюбовниц... Христя первая, которую он полюбил всей душой, не что иное, как полюбовница. Не злая ли это насмешка горькой судьбы? "Эх! Кабы можно было сбросить с плеч лет тридцать, не была бы она полюбовницей. Не был бы и ты, Кость, тем, чем стал теперь,- говорил он сам себе.- Не мутило бы твою душу от долгих лет беспрерывного обмана людей, жил бы ты себе в глухом деревенском углу мирно и счастливо. Какой толк, что вознесен ты судьбой, что выбился в люди и у всех на виду? К чему все это? Чтобы все видели, как ты кубарем полетишь вниз? Чтобы все тыкали на тебя пальцами: вот он, казнокрад, потаскун!"

Колеснику стало страшно. Первый раз в жизни он ощутил такой безумный страх. Сердце перестало трепетать, ни одна жилка не билась, холод пронизал все суставы. Он почувствовал, что волосы у него шевелятся, глаза готовы выйти из орбит... все плыло у него перед глазами. И в этом неясном тумане колыхалась перед ним тысячная толпа и ревела и выла: "Так ему и надо! Собаке собачья честь!"

Ему показалось, что это пришел конец. Он вскочил вдруг с постели и, крикнув: "Проклятая жизнь!", заходил по комнате.

Он долго ходил из угла в угол. Все вокруг спало мертвым сном, нигде не слышно было ни звука, только его шаги, словно живой укор, раздавались в немой тишине. Тяжело и тошно было у него на душе и становилось еще тяжелей и тошней от того, что неоткуда ему было ждать помощи и совета.