Гулящая

- Эй, ты! Спишь там или очумела! - сказал кто-то.- По-барски почивать изволишь. Поди сюда.

- Это я? - спросила Христя.

- Да кто же еще - ты.

Христя поднялась - в дверях стоял солдат.

- Да живей, живей! Что, словно неживая? - кричал он на нее.

Она встала и так и пошла за ним, неумытая, непричесанная, думая, на какую же ведут ее новую муку.

Ее ввели в большую комнату.

- Посиди здесь. Пообожди, сейчас пристав выйдет.

Только теперь Христя догадалась, что это она сидела в холодной при полиции. Еще больше удивилась она, когда перед нею появился Кныш.

- А, это ты, прачка, это ты, певунья! - сказал он.- Что ж, хорошо ли выспалась в моей барской опочивальне? Хорошая опочивальня, и мягко и тихо, не то что у Колесника на перине.

Христя, стоя перед ним, заплакала.

- Чего же ты плачешь? Разве я тебя бью? - сказал Кныш, бросив на нее пронзительный взгляд.- Будет, будет. Перестань. Скажи лучше, что ты знаешь про Колесника. Чего он повесился? Может, ты сама и помогала ему?

- Я? Да если б я знала, что такое случится, ни за что бы не ушла из дому.

- Разве тебя не было дома? Где же ты была?

Христя рассказала все, как было, не утаила и того, что нашептывал ей Проценко.

Кныш только свистнул и заходил по комнате, искоса поглядывая на Христю.

- Что же ты теперь будешь делать? - медленно спросил он, после того как она умолкла.

- Что же мне теперь делать?

- Пойдешь в горничные к Проценко?

- Чего я там не видала? Мне бы вот платья вернули.

- Гм. Платья? - хмыкнул Кныш и снова заходил по комнате.- Лучше ты у меня оставайся.

- Чего мне тут оставаться? Чтобы клопы заели?

- Нет, не там. Не в холодной. А на моей половине.

- И что?

- Да ничего. И платья свои возьмешь, и выпустить тебя можно будет скорей. А то, знаешь, пока дело кончится, и впрямь клопы заедят.

Христя, головой поникла. Так вот куда снова забросила ее судьба, так вот на какую дорожку толкнула ее злая доля. А она уж думала... Что она думала? Нет, еще не все пропало, коли красота ее не увянула. И Христя так стрельнула на Кныша своими черными глазами, что его широкое лицо просияло, как солнце.

- Так ты... согласна? - запинаясь, спросил Кныш и, подойдя к ней, взял ее за круглый подбородок. Христя лукаво опустила глаза.

- Ну, погляди же! Погляди на меня! - дрожа, прошептал он.

- Я ничего не ела. Мне есть хочется,- слегка прижимая щекой его руку, сказала она.

Он сразу отдернул руку, словно его обожгло.

- Иванов! - крикнул он.

Перед ним как из-под земли вырос солдат.

- Отведи ее ко мне. Да поесть ей дай. Самовар готов?

- Готов, ваше высокоблагородие! Слушаюсь, ваше вскобродие! - И он повел Христю на половину пристава.

А вечером Христя вдвоем с Кнышом уже распивала чаи. Бутылка рому стояла на столе. Кныш то и дело подливал ром в свой и без того темный стакан. Лицо у него пылало, глаза горели, как угли. Он весело шутил и все щипал пухлую щечку Христи. Она кокетничала: то потупляла глазки, то так стреляла ими, будто хотела насквозь пронзить Кныша. Ей было весело. Теплый чай, приятный разговор согревали и веселили ее. Но когда она потянулась за ромом, чтобы и себе подлить в чай, ей показалось, что из-за бутылки выглянуло синее лицо Колесника с закрытыми глазами. Она задрожала и плеснула рому больше, чем следовало.

- Что это ты, испугалась чего, что ли? - спросил Кныш.

Она бросила на него взгляд. Схватила стакан.

- Давай пить! - крикнула она, чокнулась с ним и выпила залпом стакан.

В голове у нее зашумело, в глазах загорелись искры. Своей красной и горячей, как огонь, щекой она склонилась к нему на плечо. Перед пьяными ее глазами вставала ее прежняя жизнь, когда она была певичкой и похвалялась перед людьми пьяным разгулом. Хоть и горько было тогда, хоть и сосала все время сердце тоска, зато она веселилась. Огни горят, музыка играет, народ валом валит. Подруга шепчет на ухо: "Вон тот чернявый купчик на тебя загляделся", или: "Вон гусар крутит ус и глядит, как кот на сало..." А ты будто и не видишь, подтягиваешь песню. Кончилась песня, мерзкая, осточертелая, и купчик и гусар бросаются к тебе и наперебой приглашают ужинать... А там вкусные блюда, отборные пьяные вина... весело-весело! И Христя, вскочив, стала показывать Кнышу, чему ее учили в арфистках. Как и когда подмигнуть, что выставить напоказ... Это были пьяные песни, бесстыдные движения голого женского тела... Кныш весь дрожал, глядя на нее, и глаза у него горели, как у хищного зверя.

На следующий день, когда он ушел на службу и Христя осталась одна, ей вспомнилось вчерашнее, и нестерпимо тяжкая дума обуяла ее одурелую голову. Кто она и что она? Давно ли она тешила ненасытную похоть одного, еще труп его не успел остыть, а она уже ломается перед другим. Что она? Скотина, и та имеет свою цену, а она, как игрушка, переходит из рук в руки. Никто не спрашивает, какая ей цена. Первый встречный может взять ее, потешиться, полюбоваться и бросить. До каких же пор так будет? Пока не пропадет ее красота, ее миловидность. А там?.. Проклятая жизнь! Собачья доля! И за обедом она снова напилась, чтобы не думать, чтобы забыться.