Этот эпизод продемонстрировал ряд важных тенденций в битве за будущее Афганистана. Стало ясно, что, даже не имея прямого доступа в страну, можно собрать архив важных для гуманитарных миссий знаний, благодаря которому возникнет представление о чрезвычайной ситуации, требующей безотлагательного вмешательства. Но Москва знала об этой стратегии и попыталась, пусть и неуклюже, превратить доклад в событие, значимое только для англоязычного мира. Однако на более фундаментальном уровне расширение сферы деятельности Специального докладчика означало серьезные изменения в администрировании территории третьего мира. Сама эта должность была недавней: она возникла в соответствии с резолюцией Экономического и Социального Совета ООН (ЭКОСОС) 1967 года, которая санкционировала расследования расовой дискриминации и апартеида, но оставляла открытым «вопрос о нарушении прав человека в любой стране»[1046]
. В мире, где альтернативные правовые ландшафты самоизолировались от третьего мира (в особенности это касалось Международного суда ООН, который не смог осудить апартеид в 1967 году), Управление Верховного комиссара ООН по правам человека разрешило субъектам из этих стран претендовать на моральное измерение[1047]. Когда в 1975 году Комиссия начала расследование нарушения прав человека в Латинской Америке, она уже непрямым образом переклассифицировала ситуацию в Южной Африке и на палестинских территориях из проблемПараллельно с борьбой в ООН гуманитаристы боролись и за статус афганских детей. В то самое время, когда СССР занимался вербовкой афганской молодежи, создавая социалистическую диаспору, педагоги и сотрудники гуманитарных миссий в Пакистане бросили вызов этому проекту транснационального государственного строительства. В 1983 году группа сотрудников ШКА в Пешаваре начала сотрудничество с Батиншахом Сафи, афганским изгнанником, который руководил 250 школами для детей афганских беженцев в Пакистане и восточном Афганистане. Задачей шведов было помочь расширить эту образовательную сеть и продвинуть ее вглубь Афганистана. В течение следующего года Сафи завершил разработку учебной программы и начал рассылать материалы и зарплаты в афганские школы; все это было частью инициативы, получившей название «Комитет по образованию Афганистана» (КОА)[1049]
. Необходимо было срочно принимать меры, и не только потому, что кризис с беженцами грозил появлением «поколения неграмотных»[1050]. Дело обстояло значительно хуже: как докладывал Ингмар Андерсон, передавая свой разговор с норвежскими активистами, «российские оккупанты прилагают большие усилия для „русификации“ Афганистана, не в последнюю очередь посредством крупных образовательных инициатив»[1051]. Чтобы Афганистан просто не исчез как нация, он нуждался в срочной образовательной помощи диаспоры, которой, в свою очередь, помогали гуманитарные организации.Воодушевленные первыми успехами, Шведский комитет и норвежские неправительственные организации предложили КОА первоначальный капитал — несколько сот тысяч долларов, — чтобы помочь расширить его деятельность. На эти деньги, в сочетании с пожертвованиями, собранными французскими католическими НПО во время поездки Сафи в Европу, можно было обучать афганцев от Инда до Герата. Отдел учебных программ в Пешаваре составил учебники на дари и пушту. Книги были напечатаны в Лахоре и доставлены в Пешавар. Там представители образовательных групп моджахедов получили книги и наличные для выдачи зарплат учителям. Однако, чтобы получить дальнейшее финансирование, они должны были вернуться с подписанными учителями ведомостями, фотографиями и видеозаписями занятий. Система не была идеальной — в действительности только треть учебников доходила до школ, — но к 1985 году КОА сумел помочь 193 учителям в 82 школах, которые обучали 8417 учеников на западе Афганистана вплоть до иранской границы[1052]
.