Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

История Наима напоминает о том, что «Афганистан интерактивен, а не изолирован; динамичен, а не стабилен; разнообразен, а не однороден и скорее зависим, чем автономен от своего окружения»[1108]. И все же это транснациональное взаимодействие происходило за пределами средств имперской экспансии или внутренних гуманитарных границ. Взаимодействие Афганистана с глобальным миром осуществлялось через сеть совместно конституированных пространств, которые в ходе пересмотра границ могли брать на себя ответственность или уклоняться от нее. Обязательства и долги возникали вследствие появления политически значимых пространственных образований, которые не всегда признавались государствами, чьи собственные воображаемые ландшафты они тем не менее поддерживали. Иногда эти договоренности проявляются лишь эфемерно, как отметка об отказе в заявлении на получение российской визы или как отчет ООН, доступный только на английском языке. В других случаях они приобретают материальную форму в качестве медицинского «служебного здания» в Техасе или комсомольского интерната в Украине. Такие изгибы идеологической траектории национального государства третьего мира бывают менее заметны, чем призрак «национальной экономики», но эти пространственные образования и сопровождающие их «упражнения в высоком отрицании» определяют отношения Афганистана с миром не в меньшей степени, чем плотины и лесопилки, газовые заводы и хлопковые поля, кирпичные фабрики и соляные промыслы прошлых лет[1109].

Глава седьмая. ОТВАЖНЫЕ ОТРЯДЫ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

Афгано-пакистанское пограничье в конце 1980‐х годов как в капле воды отражало изменения, произошедшие в глобальном понимании суверенитета. Если пограничные с Туркестаном районы все еще оставались территориями, где можно было воплотить фантазии о разграниченной власти, то пустыни южного Афганистана, находящиеся в тысяче миль к югу от Амударьи, требовали других стратегий управления. Там советские советники, вслед за демократизацией средств производства, демократизировали и производство насилия, доверив управление границей наемникам, не состоявшим на службе государства. «Реальный социализм», получив территориальный суверенитет, — гарантированный, как это ни парадоксально, транснациональными армиями, — мог воспроизвести себя в национальном государстве третьего мира, и это «заразило бы весь мир антидемократическими особенностями советского общества»[1110].

Существовало два возможных способа уберечь планету от подобной участи, и Афганистан стал показательным примером обоих. Первый, предложенный не кем иным, как Генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачевым, состоял в отказе странам третьего мира в суверенитете: генсек пошел по этому пути, когда подписал Женевские соглашения, отменив традиционное советское вето на миротворческую деятельность миссий ООН. Постколониальные государства, чья запоздалая деколонизация в эпоху территориального суверенитета сначала сделала их идеальными объектами для заражения ленинскими идеями, позже превратились в нейтральные площадки для осуществления «политического процесса». Пройдя карантин под присмотром «взрослых» международных элит, а не советников из СССР, атавистические постколониальные страны могли бы заново войти в сообщество наций. Вторая прививка против «реального социализма» была грубее и проще: союз гуманитаристов с боевиками и решительный переход от «идеологии к практике на местах»[1111]. По мере вывода советских войск из Афганистана гуманитарным НПО приходилось быстрее, чем им хотелось бы, следовать этой второй стратегии. Привыкшие вести информационную войну с плацдармов на высокогорных внутренних границах, «отважные отряды человечности» вдруг обнаружили, что отвечают и за происходящее в долинах и городах.