Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Превращение внешней советской границы в постколониальную не всегда шло на пользу тем, кто ее защищал. Жители советской Средней Азии многие десятилетия встраивались в империю и до сих пор пребывают в уверенности, что — как сказал один из них — «за моей спиной стоит Советский Союз»[1097]. Вместе с независимостью пришло и превращение этих стран в экономически маргинальные государства, от которых другие ждали не территориальной интеграции, а поставок дешевой «одноразовой» рабочей силы. Начиная с 1991 года в Россию мигрирует больше таджиков и узбеков, чем представителей любых других национальностей. Однако они едут уже не как равноправные граждане и не как потенциальные резиденты, а как «гастарбайтеры»[1098]. В нынешней Москве — размышляет бывший советский таджикский советник — «таджик — это самый последний человек»[1099]. Это стало знаком колоссальной утраты. Жители советской Средней Азии некогда пересекали границу, которая говорила о «сходстве, духе товарищества и дружбе». Тем не менее, когда сжимаются границы того, что империя считает «своим», понятие нации может быть взято на вооружение «как сиюминутный ресурс для биологизации, эссенциализации или придания ауры сплоченности имперской логике различий»[1100].

В диаспоре афганцев, которые все-таки переправились на другой берег Амударьи, до сих пор с горечью вспоминают о прошлых близких отношениях. После краха режима Наджибуллы многие высшие руководители НДПА «уехали в Россию в надежде найти убежище, но, к сожалению, их надежды не оправдались, и даже бывшие высокопоставленные политики были брошены на произвол судьбы»[1101]. И все же переезд туда, где произошел «крах одного из самых глубоко укоренившихся политических проектов, крах идеологии и самой страны», подпитывал прежние «родственные» социалистические отношения новыми гарантиями, поскольку Москва предлагала «кадровому резерву НДПА» безопасный дом, чего за редким исключением не могли предложить советским коллаборационистам западные столицы[1102]. Когда, например, один бывший офицер афганской службы безопасности подал заявление о предоставлении убежища в Нидерландах, он честно обнародовал свою биографию, мотивировав это тем, что «если он раскроет себя, его не депортируют в Афганистан, где его жизнь будет в опасности»[1103]. Голландская полиция расследовала его прошлое, но в конце концов отклонила его ходатайство после получения свидетельств о том, что он одобрял массовые убийства людей в период с 1978 по 1979 год. В его деле 154 страницы занимали так называемые «списки смертников», полученные от афганской женщины, живущей в Гамбурге. Как ни невероятно это может показаться, но первоначально эти списки были получены не кем иным, как бывшим Специальным докладчиком ООН Феликсом Эрмакорой[1104].

Однако в наибольшей степени призраки границы преследуют около 700 афганских сирот, которые сегодня живут в Российской Федерации. После распада Советского Союза многие из них надеялись вернуться к родственникам в Афганистан. Но, как объясняет одна российская активистка, «в то время денег у страны <России> не было, и никто никого не собирался отправлять». Проведя все свое детство и юность в России, эти люди оказались в неразрешимой юридической ситуации. Когда один из них, по имени Мохаммад Наим, обратился за разрешением на постоянное жительство в РФ, ему отказали; «особенно нелепо звучала формулировка отказа: „В архивах не значится“. Оказалось, что после стольких лет жизни в России, учебы в интернате и техникуме (о чем он имел свидетельства), на нужных бумагах Мохаммада Наима просто не существовало»[1105]. Единственным выходом для таких афганцев, у многих из которых жены и дети — граждане России, была поездка без документов в Кабул, где они могли официально подать заявление на визу в российском посольстве[1106]. Наим так и поступил, но его заявление было отклонено, что не оставляло ему другого выбора, кроме как на свой страх и риск остаться в качестве незарегистрированного мигранта в Пакистане либо «репатриироваться» в Россию и попытаться получить статус беженца, несмотря на однозначное утверждение властей, что его случай «для российских миграционных служб не является аргументом»[1107].