Гурджиев и Успенский

Как всегда, репутация Гурджиева имела две стороны. С одной стороны, он производил впечатление грубого восточного деспота, с другой – трапезы на рю де Колонел Ренар вызывали у многих яркие ассоциации с тайной вечерей Иисуса и апостолов. Случаев его беспардонного поведения было великое множество. Беннетт и другие биографы пишут об оскорблениях, с которыми он обрушивался на почтенных гостей, о непьющем банкире, которого он постоянно спаивал водкой, о сомнительных источниках его продовольственных припасов, о его беспринципности, о бесцеремонности с гостями и учениками. Известна история девушки с больным сердцем, приведенной одним из его учеников, которой Гурджиев, пользуясь тем, что кроме нее никто не говорил по-русски, велел уйти после трапезы вместе со всеми гостями и вернуться к нему одной. Девушка позвонила ему и наотрез отказалась возвращаться, после чего он обрушил на нее поток грязных ругательств. Через какое-то время эта девушка скончалась от сердечного приступа, успев написать записку: “Гурджиев убил меня”. Известен случай, когда Гурджиева предупредили о возможном обыске в его квартире из-за слухов, что он хранит у себя иностранную валюту. Обыск действительно был проведен, и под матрацем Гурджиева были найдены доллары, полученные им от американских последователей, в результате чего он провел ночь в тюрьме. Когда до Гурджиева дошел слух о смерти Успенского, он послал в Англию телеграмму: “Вы овцы без пастуха. Идите ко мне”. И многие бывшие ученики Успенского приняли приглашение. О Гурджиеве снова говорили, дела его были на подъеме. И, как всегда, судьба снова сыграла с ним дурную шутку.

Летом 1948 году к Гурджиеву приехал Джон Беннетт, не видевший его с 1922 года. Беннетт волновался и хотел просить Гурджиева научить его работе с его, беннеттовским “бытием”, которое за прошедшие 26 лет не возросло ни на йоту. Гурджиев, легко разгадав его состояние, с места в карьер задал ему философский вопрос: “Какая первая заповедь Господа человеку?” Не дожидаясь ответа смутившегося Беннетта, он ответил сам: “Рука руку моет. Я помогу тебе, а ты помоги мне”, – и он попросил у Беннетта крупную сумму денег. На эти деньги была организована автомобильная поездка в Канны, которая закончилась тем, что по пути на юг пьяный водитель ехавшего навстречу грузовика врезался в машину, в которой сидел Гурджиев. По самым скромным подсчетам, Гурджиеву шел семьдесят второй год. Его привезли домой со сломанными ребрами, раздробленным черепом и кровью в легких. Трудно было поверить, что он сумеет выжить. Но на глазах у изумленного Беннетта “старый волк”поставил себя на ноги. “Мы с женой наблюдали потрясающее изменение, – вспоминает Беннетт. – До аварии он был тем загадочным Гурджиевым, которого мы знали и о котором ходили самые невероятные истории. В течение четырех или пяти дней после аварии, казалось, он не испытывал нужды играть роль или прятаться за маской. Тогда мы почувствовали его необычайную доброту и любовь к человечеству… Он казался нам прекрасным существом из другого и лучшего мира[522]”. “Его выздоровление было столь полным, – вспоминает Дороти Карузо, – что он выглядел после аварии моложе, чем до нее”[523].

Через некоторое время Гурджиев предложил Беннетту привезти к нему всех своих английских учеников. Начались еженедельные паломничества из Лондона в Париж толп беннеттовских учеников и соответствующая гурджиевская “стрижка овец”. Тогда же Гурджиев заговорил с Беннеттом об интерпретации образа Иуды Искариота, предлагая ему увидеть себя в этой роли. “Иудами” Гурджиев называл тех своих учеников, которые начинали учить сами, искажая учение и тем самым изменяя учителю. Такими “Иудами” были для Гурджиева Успенский и Ораж, и таким “Иудой” стал теперь Беннет, у которого было больше учеников, чем когда-либо у Успенского.