Гурджиев и Успенский

Чем больше участники понимали сложность и разнообразие методов работы над собой, тем яснее становились для них трудности пути. Они понимали, какое огромное знание и какие серьезные усилия необходимы им, чтобы достичь желаемого. Но прежде всего, говорил им Гурджиев, человек должен знать, как далеко он желает идти и чем готов пожертвовать. Иллюстрацией человеческой привязанности к старым ценностям, например, к сегодняшнему ужину, была рассказанная Гурджиевым армянская сказка про раскаявшегося волка.

Однажды волк почувствовал угрызения совести за растерзанных им овец и принял твердое решение измениться. Он пришел к священнику и попросил его отслужить по этому случаю молебен. Священник служил, а волк стоял в церкви и плакал от искреннего раскаяния. Служба была длинная, и, устав, волк выглянул в окно. Он увидел, что пастухи гонят домой овец, не выдержал и зарычал:

– Кончай, поп, а то всех овец загонят домой и оставят меня без ужина!

В другой раз Гурджиев дал своим последователям яркий пример духовной конкретики. В те дни среди учеников велись оживленные дискуссии на темы астрологии. Гурджиев объяснял, что планеты влияют только на тип, но не на индивидуальность человека. Однажды во время одного из местных ритуалов – прогулки по ессентукскому парку – Гурджиев обронил свою трость – палку черного цвета с серебряным кавказским набалдашником. Один из шедших сзади учеников наклонился, чтобы поднять трость и подал ему. Гурджиев повернулся к остальной группе и сказал: “Вот это и была астрология”. И он попросил каждого рассказать о своей реакции на уроненную трость. После этого он обобщил: “В одной и той же ситуации один видит одно, другой – другое, третий – третье, и каждый действует в соответствии со своим типом”.

Вскоре Гурджиев объявил, что прекращает всякую работу и лишь с одним из учеников едет к Черному морю. Впрочем, он не возражал, когда и другие захотели к ним присоединиться. Однако Успенский был удивлен этим решением, он не мог понять, почему Гурджиев решил прервать работу в самом начале, почему он не учитывает трудностей, в том числе и материальных, некоторых членов группы. “Должен признаться, что с этого момента мое доверие к Гурджиеву начало колебаться, – пишет об этом эпизоде Успенский. – Но факт остается фактом: с этого момента я стал проводить разделение между самим Гурджиевым и его идеями, а до сих пор я не отделял одно от другого”[439]. В конце августа Успенский последовал за Гурджиевым в Туапсе, а оттуда он отправился в Петербург, собираясь закончить там свои дела и привезти какие-то вещи.

На этот раз Успенский пробыл в Петербурге дольше, чем предполагал и уехал оттуда за неделю до Октябрьского переворота. Свои впечатления от Петербурга он суммировал следующим образом: “Оставаться дольше было совершенно невозможно. Приближалось что-то отвратительное и липкое. Во всем можно было ощутить болезненное напряжение и ожидание чего-то неизбежного… Никто ничего не понимал, никто не мог вообразить, что произойдет дальше[440]”.

Гурджиева он нашел на даче к югу от Туапсе, в 25 километрах от Сочи. Гурджиев снял дачу с видом на море, купил двух лошадей и жил там с небольшой группой людей. Сначала Успенскому все очень понравилось, но скоро он обнаружил в группе какие-то напряжения. Нездоровая ситуация сложилась вокруг З., поведение которого во время нелепой ссоры Гурджиева с латышами, не понравилась Гурджиеву. В результате тот перестал замечать несчастного З. и создал обстановку, при которой тому не оставалось ничего, как уехать в Петербург. Успенский попытался вмешаться в события, но повлиять на них он не смог, З. уехал. Успенский был снова недоволен Гурджиевым: он ожидал от Гурджиева логически последовательного поведения, однако тот редко учитывал его и чьи-либо еще ожидания.

Затем неожиданно Гурджиев принял решение переехать в другое место. Собрались в Туапсе и сняли дом к северу от Туапсе, но в декабре поползли слухи о том, что часть Кавказской армии движется по берегу моря. Кроме того, в соседних городках стали активизироваться большевики, участились убийства их реальных или потенциальных противников. Было принято решение снова вернуться в Ессентуки и продолжить там работу. Успенский поехал туда первым, за ним потянулись остальные. В феврале 1918 года Гурджиев разослал циркуляр всем членам московских и петроградских групп, и к лету из голодных российских городов в Ессентуки приехали все, кто смог туда добраться.

Начался второй период совместной жизни в Ессентуках, наполненный, как и первый, трудами, беседами и учебой. Однако для Успенского это время означало начало первого разрыва с Гурджиевым, неизбежность которого он давно уже слышал в самом себе. “Я ничего не мог возразить против методов Гурджиева, кроме того, что они мне не подходят, – пишет Успенский об этом новом своем отношении к работе Гурджиева и далее продолжает: – Решение оставить работу у Гурджиева и его самого потребовало от меня большой внутренней борьбы… Но ничего другого не оставалось[441]”.