Гувернантка

Начальник станции Большой западной железной дороги при виде принцесс и их гувернантки сорвал фуражку с розоватой лысины, отправил подчиненного за чаем и уступил гостям свои стол и кресло. А потом потянулись полтора часа ожидания, за которые принцессы успели израсходовать на игру в крестики-нолики целую стопку почтовой бумаги.

Лилибет, устроившаяся за большим и тяжелым столом под бакелитовыми часами, вывела уверенный крестик рядом с еще двумя.

— Опять ты выиграла! — в ярости воскликнула Маргарет.

Ее сестра улыбнулась — широко, до самых ушей, — но улыбка тотчас же потухла. С улицы, оттуда, где собралась огромная толпа, донеслись новые звуки: игра похоронного оркестра, бой барабанов, стук лошадиных копыт.

Лилибет вскочила. Ее личико побледнело и едва заметно задрожало. Но спустя миг она собралась и, вскинув подбородок и расправив плечи под черным жакетом, спокойно взглянула в глаза Мэрион.

— Надо идти, Кроуфи. Дедушка уже тут!

Моряки торжественно везли гроб, положенный на лафет, по платформе. На гробе возлежала императорская корона, и драгоценные камни на ней поблескивали в лучах вокзальных огней. А под короной раскинулся золотисто-пурпурный королевский штандарт — единственный яркий проблеск среди черно-серой толпы.

— Глядите, там дядя Дэвид! И папа! — ахнув, воскликнула Лилибет.

— Какие у них смешные шляпы!

— А кто все эти люди, что идут позади?

— Короли, наверное.

— Тот, что в белом костюме, такой хорошенький! А в перьях — очень смешной, просто умора! — заметила Маргарет и вновь захихикала. — А что это за толстячок в блестящей фуражке?

По спине у Мэрион пробежал холодок. Из газет она знала о намерениях генерала Геринга, верного помощника Гитлера, выступить посланником нацистского режима на похоронах короля. Его очень отговаривали, и все-таки он приехал.

— И что за значок у него на плече? — спросила Мэрион, ни к кому не обращаясь.

Послышалась приглушенная барабанная дробь. Над стеклянным куполом вокзала потихоньку сгущались сумерки. Прощальные лучи солнца коснулись короны на крышке гроба, и она в последний раз ослепительно сверкнула. Процессия двинулась вглубь платформы, а повозка с гробом, запнувшись, пошатнулась. Корона подскочила, и бриллиантовый крест, отломившись от нее, с громким стуком упал на пол.

— Господи боже мой! — нетерпеливо воскликнул новый король. — Чего еще ждать?

О визитах в Ротерхит теперь не могло быть и речи. Но когда Мэрион наконец удалось навестить Валентина, тот был явно рассержен и опечален.

— Ты сказала, что уйдешь от них! — возмущенно напомнил он. — Хотела стать моей женой, поселиться здесь, устроиться на работу в школу!

— Так и будет, — пообещала она. — Когда все поутихнет.

Ее сердце разрывалось на две части: одна питала искреннюю привязанность к Валентину и была убеждена, что именно так все и произойдет, а вторая, обращенная в сторону девочек, не была в этом столь уверена. Похороны закончились, но над семейством герцога Йоркского по-прежнему висела завеса плотного мрака.

Даже герцогиня — и та стала смеяться гораздо реже. У самого герцога развился нервный тик — над его узкой, острой челюстью часто дергалась какая-то мышца, а заикание заметно усилилось. Маргарет, которую, в отличие от всех остальных, не покинула привычная веселость, называла внезапные приступы отцовского гнева «папиным скрежетом». Что за ними стояло — никто точно не знал. Но не оставалось сомнений, что причиной всему — новый король. В воздухе чувствовалось напряжение: казалось, все чего-то ждут.

Но в Ротерхите Эдуард VIII никого особенно не интересовал. Вместо этого молодежь, которой было не занимать самоуверенности, с жаром спорила об Испании. Бывший губернатор Канарских островов, невысокий, коренастый мужчина по имени Франко, поднял восстание против республиканского правительства.

— Его надо во что бы то ни стало остановить! — заявила одна особенно громогласная спорщица — девушка по имени Лаура, обладательница прямых бровей, пухлых губ и немного раскосых зеленых глаз.

Ее непослушные рыжие волосы были небрежно забраны назад, точно у нимфы с классической викторианской картины. Порой Мэрион замечала, как Лаура на нее косится.

Завсегдатаи Ротерхита считали, что иберийский конфликт — это главный фронт борьбы с фашизмом. У всех на устах был республиканский слоган «No pasaran!» — «Они не пройдут!». Впрочем, как однажды метко заметил Филипп, «они все равно проходят и топчутся, где им только вздумается».

А как-то раз Эсмонд вдруг заявил, что собирается поехать в Испанию в качестве корреспондента.

— И ты его отпустишь? — спросила Мэрион у Декки, думая, что та наверняка в ужасе от опасностей, грозящих ее возлюбленному.

Но Декка только ослепительно улыбнулась:

— Не только отпущу, но и сама поеду с ним! Буду его секретаршей!

— А ты знаешь испанский?

— Совсем чуть-чуть. Но мы как-нибудь выкрутимся.

— Только не говори, что ты тоже собрался в Испанию, — со страхом сказала Мэрион, глядя на Валентина.

Она прекрасно знала, как на него влияют дела и поступки Эсмонда.

Валентин посмотрел на нее без тени улыбки.

— А разве тебя это расстроит?