Гувернантка

В комнате царил сущий бедлам. Одежда валялась на полу, а дверца шкафа была распахнута, являя взору беспорядочный ворох бумаг. На каминной полке стоял бюст — по всей видимости, Ленина, — а на стенах были беспорядочно развешены плакаты, изображающие крепко сбитых крестьян и рабочих. Все вокруг было завалено газетами и книгами, тут и там стояли переполненные пепельницы. В комнате повисла удушающая вонь застарелого сигаретного дыма.

— Нельзя ли немного проветрить? — попросила Мэрион, зажав рот ладонью.

Валентин послушно бросился к окну. По тому, как неумело он возился с рамой, сразу стало понятно, что раньше он к ней никогда не подходил. Но все это скорее изумило Мэрион, чем ужаснуло. Она и не думала, что можно с таким равнодушием относиться к своему быту, так решительно пренебрегать уютом и порядком. Ей впервые встретился такой человек, и он казался ей удивительным и загадочным.

— А что ты изучаешь? — спросила она, силясь разглядеть корешки книг на полках. Большинство из них были повернуты к стене — видно было, что к этим книгам уже давно никто не притрагивался.

— Историю. Но на самом деле тружусь на благо будущего. Ради победы славной революции! — Приблизившись, он заключил девушку в объятия и поцеловал — а потом еще и еще.

Его постель была разобрана, а простыни — смяты и перекручены, но она этого не заметила. В ней вдруг вспыхнула слепящая, почти животная страсть. Они сорвали друг с друга одежду, и Мэрион ощутила теплое прикосновение его кожи. Валентин развел ее ноги в стороны и склонился над ней.

— Это твой первый раз? Не бойся, я буду бережен, — пообещал он.

Она вцепилась в его мускулистую спину и прошептала:

— Это ни к чему.

А после все изменилось. Казалось, мир рассыпался на кусочки, а потом собрался заново, но совсем не так, как раньше. А Мэрион вдруг накрыла волна спокойствия и радости, точно она наконец обрела то, чего так долго искала.

Глава четвертая

Начались летние каникулы, и Мэрион приступила к работе в семействе Левесон-Гоуэров. Денег ей платили немного — даже меньше, чем она рассчитывала, но, как правильно заметила матушка, бедным выбирать не приходится. Мэрион часто вспоминался Грассмаркет. Дом Кроуфордов богатством не отличался, но и назвать его нищенским тоже было никак нельзя.

А вот дом адмирала, напротив, блистал великолепием. По всему чувствовалось, что здесь живут выходцы из совсем иного социального слоя. Ничего подобного Мэрион в жизни не видела. Дом с прислугой был ей в новинку, точнее сказать, показался удивительно старомодным. Держать прислугу в эпоху всеобщего избирательного права и изобретения всевозможной бытовой техники — это сущий анахронизм, во всяком случае, таково было ее убеждение. То же она думала и об иерархии, запрещавшей слугам с ней разговаривать. Как гувернантка она занимала промежуточную ступень между семьей и обслугой.

Неписаный закон нарушала разве что кухарка — вот уж кто любил поговорить (по большей части о своих нанимателях и об их связях в высшем обществе). Всякий раз, когда Мэрион проходила через кухню по пути в дом — или из дома, — кухарка неизменно потчевала ее отборными сплетнями. Вот только Мэрион они нисколько не интересовали.

Знала ли она о том, что герцогиня Йоркская приходится леди Роуз Левесон-Гоуэр сестрой? Нет, не знала. А слыхала ли, что леди Роуз зовет сестру Желторотиком? Нет, но это ее нисколько не заботила. А рассказывали ли ей, что достопочтенного Уильяма Спенсера Левесона-Гоуэра, супруга леди Роуз, друзья называют не иначе, как Пушинка? Это Мэрион позабавило. Пушинками обычно зовут худощавых и легких людей, а в адмирале веса было фунтов за двести[10].

По мнению кухарки, леди Роуз могла бы подыскать себе куда более выгодную партию, чем адмирал Росайта. И в это было нетрудно поверить. Леди Роуз была чудо как хороша собой — точно красавица со старомодной валентинки. У нее были овальное лицо и нежная кожа цвета густых сливок. Природа наделила ее прямыми черными бровями, тонким, ровным носом и золотистыми волосами. Но больше всего в ее облике поражали сияющие глаза фиалкового цвета.

— Так вот! — продолжила кухарка, многозначительно округлив глаза, чтобы подчеркнуть значительность сведений, которые она намеревается сообщить. — Поговаривают, что ее светлости предлагали руку и сердце раз двадцать, а то и больше! Даже сам принц Уэльский — и тот был от нее без ума!

— Ну надо же… — отозвалась Мэрион, прекрасно понимая, что кухарка не заметит в ее голосе ни тени иронии.

Миссис Кроуфорд, напротив, всегда с нетерпением ждала новостей из мира аристократов и выслушивала их с большим удовольствием. Поэтому Мэрион пересказывала ей все, что только могла упомнить. После отъезда Питера, ставшего для матушки настоящим потрясением, радостно было видеть, как она наслаждается своей близостью к придворным кругам. О том, что ее дочь теперь вхожа в общество сильных мира сего, тут же узнали буквально все — и друзья, и соседи, и даже покупатели в очереди к прилавку мясника.