Гвенделл, лучший ученик

Это было папино послание. Два года назад Берт отправлялся на свою первую испытательную охоту с Алером. От этого испытания многое зависело, например, даст ли Алер настоящий лук или оставит малышняцкий, так что Берт волновался. Папа тогда был на смене и не мог утешить, поэтому утром оставил записку под дверью комнаты.

Берт развернул листок и снова прочел:

«Кнопка, поверь, испытательная охота – это далеко не самое трудное, что тебе предстоит пройти. Знаю, ты волнуешься, но воспринимай это как игру. Помни, нет на свете ничего, с чем бы ты не мог справиться. А с игрой ты и подавно сладишь.

Просто помни, что я верю в тебя. Ты силен, ты храбр, тебе хватит упорства. Я не сомневаюсь в тебе, и ты тоже не должен.

P.S. Обещаю, мы съездим в Имперский город, как только получится»

Испытание он тогда и правда прошел.

Гилберт задумчиво смотрел в записку. Что-то странное туманилось в голове. Грусть? Досада? Раздражение? Руки едва заметно дрожали, пальцы невольно сжимали бумагу.

Но тут он вскинул к черному небу насмешливый взгляд. Его руки с хрустом смяли старый листок, уже приготовились бросить в огонь, но вдруг робко остановились. Гилберт с какой-то детской грустью глянул на изогнутый, смятый комок. На мгновение ему показалось, что он услышал его плач.

Плач?… Нет. Это были голоса прошлого.

Руки Гилберта оживились и одним злобным движением швырнули записку в костер.

Языки пламени тотчас окружили ее поломанные желтоватые бока. Края почернели и загорелись, а потом огонь поглотил бумажку целиком.

Гилберт смотрел, как тлело его прошлое. Как горели его мосты.

Конец первой записи. Дефекты: 1. Примечание: дефект вызван индивидуальными особенностями запоминания пациента. Признать незначительным.

Запись вторая. Пациент ГГ-4/022/м/3430.

– Все в порядке?

– Голова кружится.

– Это нормально. Я должен отметить, что ты хорошо справляешься с задачей. Мы можем продолжать?

– Ага.

– В таком случае закрой глаза. Начинаю фиксацию.

Часть II.

Гнездо

Крюк

Через степь Хелкори Гилберт пробирался два дня. Каждый раз, присаживаясь с картой на нагретый солнцем валун, он мысленно благодарил судьбу, что ближайший город – Элинхир, – не примостился в какой-нибудь пустыне вроде Алик’ра. Там бы пришлось беречь каждую каплю из фляги с водой и стоптать себе ноги в поисках хоть одной съедобной твари. Степь же была дружелюбной. Берта окружали зеленые поля, низкие деревья, колючие кусты, маленькие озерца и горы, похожие на выструганные из дерева. Не слишком жаркие дни и не слишком холодные ночи.

Зверья тоже водилось достаточно. Оленей Берт караулил у водопоев, а по дороге через поля стрелял в дроф, зайцев и луговых собачек. К тому же можно было найти кустики ежевики и костяники. Тогда у Фишки (так Гилберт назвал своего коня, в честь коррольской дворняжки) был праздник. Слушая его размеренное чавканье, Берт даже ловил теплое ощущение товарищества. Он гладил Фишку по лоснящемуся боку и говорил:

– Как думаешь, тебе бы такое перепало, если бы я тебя не угнал?

Фишка отвечал задумчивым храпом, и Гилберт кивал:

– Вот и я так думаю.

Берт пару раз успел пожалеть, что не взял с собой “Поучения” или хотя бы томик “Барензии”. Они бы помогли заглушить в голове голос, который бубнил все эти два дня:

– Не надо было сбегать. Что с тобой теперь будет? Что будет с папой? С Лиреном? С Фуфелом? Со всем городом? Как оно все будет без тебя?

Приходилось начинать болтать с Фишкой. Пересказывать книги, которые Гилберт читал дома, обсуждал ребят, жаловался на отца, на тоску, на несправедливость. Фишка со всем был согласен, и Берт его за это уважал.

Когда вдали показались башни Элинхира, он ехал, терпя голодные спазмы в животе. Гилберт лежал на спине Фишки, вдыхая солоноватый запах его шерсти, пока тот устало плелся по дороге к воротам. Чтобы солнце не припекало голову, накинул капюшон. На брусчатке вытягивались синие тени деревьев. Копыта Фишки усыпляюще выстукивали по камню. Спина от рюкзака уже ныла. Лямки натирали плечи. Берт с горечью вспоминал свою мягкую подушку, чистые простыни и пружинистый матрас. На секунду даже подумал, что можно было остаться ради них, но сразу же слышал тот смачный шлепок, когда отец дал пощечину, и ту резкую пылающую боль. Все сомнения улетучились.