Hassliebe

Но все ее ночные размышления были вскоре прерваны. Она не услышала тихих звуков возни – за все это время она уже настолько привыкла, что в бараке никогда не бывает тихо, что уже ни на что не обращала внимания, – не услышала, как несколько человек остановились рядом с ее нарами. Через пару секунд ее столкнули на пол и начали избивать и ногами, и руками.

– Сволочь! – прошипела одна из них. – Из-за тебя, это из-за тебя Рахель убили! Эта тварь выпустила в нее весь магазин…

– Ицхак видел, как ее, застреленную, вытаскивали из его дома! А все из-за тебя!

– Заняла ее место, – чей-то кулак больно прошелся по скуле, – и думаешь, что теперь заживешь хорошо? Да как бы ни так!..

– Посмотрим, как ты в таком виде завтра сможешь выйти на работу…

Последнее, что запомнила Ида, – кто-то схватил ее за ворот рубашки и со всей силы приложил головой о край деревянных нар. Тогда-то она потеряла сознание, и пришла в себя уже в ревире [1] на следующий день. Превозмогая дикую боль в ребрах, щуря глаза на непривычную, почти выедающую глаза стерильную белизну помещения, Ида попыталась самостоятельно встать.

В ее голове маячила лишь одна мысль: «Бежать». Ведь все знали, что из лазарета никто в барак уже не возвращается. Так что если попытаться сейчас ускользнуть и отлежаться вечер в бараке, то, может быть, никто и не заметит…

– Вам лучше лежать, – раздался тихий голос откуда-то сбоку. Повернув голову вбок, Ида увидела рядом с собой лагерного врача, тоже из числа заключённых. Он стоял рядом с ее кроватью и, сложив руки на груди, смотрел на неё.

Неожиданно дверь распахнулась со страшным грохотом и в помещение влетел фон Оберштейн, гремящий своими сапогами. Глаза его полыхали адским огнём гнева. Подойдя к Иде, которая только села, он схватил пальцами ее за подбородок и заставил посмотреть на себя. Ссадины на подбородке, на скуле, на лбу, рассечена губа, на волосах с затылка ещё кое-где виднелась запекшаяся кровь. Из того, что он не видел, но уже узнал от врача, – два треснутых ребра, множественные ушибы. Такое мог сделать только он, только у него было право на это, и, смотря на побитую девушку, Генрих чувствовал, как внутри него с каждой секундой все больше закипала злость.

– Чтоб завтра она была на утреннем аппеле, – тихо скомандовал Генрих врачу, отпустив ее, и загрохотал по проходу в сторону выхода.

Услышав его слова, Ида с тихим стоном уткнулась лицом в согнутые колени и зарылась пальцами в распущенные волосы. Теплые слезы, обжигающие свежие ссадины, потекли по щекам против ее воли; начал душить кашель. Какого черта еще он тут забыл?..

Выйдя наружу, Генрих остановился на входе в барак, где располагался ревир, и, гневно оглядывая все вокруг, выхватил из кармана портсигар. До ужаса хотелось курить и… пристрелить кого-нибудь.

Генрих знал, что творится в бараках, знал, что за сигареты там могли просто убить. Но это никогда ни его, ни уж тем более коменданта не волновало. Никогда, до сегодняшнего утра, когда Ида не явилась сначала на аппель, а потом и к нему домой – фон Оберштейну доложили, что ее нашли избитой за пределами барака. Уже в тот момент, когда ее несли в лазарет, мужчина понял, что просто так это не оставит. Час назад ему на стол попал список номеров тех, кто избил Иду. Главное – дотерпеть до утра и не сорваться, перебив дюжину-другую евреев.

Утром следующего дня все бараки с пятого поля стояли на аппеле, несмело поглядывая на неожиданное появление не только лагерфюрера, но и самого коменданта, который стоял чуть в стороне от всех и не принимал в этом действе никакого участия. Через пару минут блоковая с барака Иды громко доложила блокфюреру, что все на месте.

Ида, стоя в толпе со всеми, держалась за руку Анки, стараясь не обращать внимания на сильную боль – врач не советовал ей ещё вставать, но другого выбора не было. Со своего места она отлично видела фон Оберштейна и сильно напряглась, когда он надел перчатки и что-то шепнул на ухо их блокфюреру. Она уже тогда почувствовала, что сейчас произойдёт что-то ужасное…

Внезапно Генрих шагнул в их толпу и, быстро выхватив свой «Вальтер» из кобуры, сделал первый выстрел. Прямо в голову номеру «89976». Сделал пару шагов и проделал тоже самое с номером «101832». И с ещё одним, и ещё… Ида знала, что происходит: он мстит, жестоко мстит за неё тем, кто ее избивал.

Застрелив пятерых женщин, он остановился прямо перед Идой и взглянул ей в глаза, да так, что у девушки все внутри перевернулось. Все его лицо и часть формы были заляпаны кровью убитых. В нос ей ударил знакомый запах перегара. Нервы ее были на пределе… Единственное, что ещё спасало Иду, что не давало свалиться в обморок, – крепко держащая ее рука Анки, за которую она держалась как за спасательный круг.