Hassliebe

Генрих глядел на Берг, которая смотрела как будто куда-то сквозь него, тяжело дыша. Он знал, что Ида понимает, что это все из-за неё, и если понадобится, то он не только пятерых, не только барак, но и весь лагерь перебьёт. Никто не имеет права прикасаться к ней, никто не имеет права ударить ее, кроме него… Судорожно вздохнув, он пошёл на выход из рябого строя.

Отведя наконец взгляд в сторону, чтобы хоть немного передохнуть, Ида сквозь слезы заметила, как с плаца уходит комендант – видимо, самое интересное для него уже закончилось. Хотя, на фоне массового уничтожения евреев в лагере, убийство пятерых заключенных его вообще никак не впечатлило.

Но Генрих на этом ещё не закончил. Так просто он это отпускать не собирался. Это было лишь началом его представления, началом его кровавой вендетты.

– Каждого десятого, – тихо скомандовал он, перезаряжая свой пистолет.

В толпе поднялся крик, который довольно-таки быстро стих – солдаты доблестно исполнили приказ, застрелив каждого десятого заключённого. Рядом, захлебываясь слюной, лаяли озверевшие собаки; анвайзерки [2] смеялись, поколачивая дубинками тех, кто пытался выбиться из строя. Ида, закрыв глаза от страха, продолжала сжимать руку Анки, молясь не за себя – она знала, что фон Оберштейн ни за что не позволит ей оказаться в этой десятке, – а за Анку. Но крики стихли, лишь тихие рыдания все ещё доносились из поредевшей толпы – они перебили половину их барака; надзирательницы продолжали тихо смеяться и громко переговариваться между собой. Анка продолжала стоять рядом с Идой, мелко трясясь от страха.

– Блоковая! – как гром среди ясного неба, раздался голос Генриха.

Блоковая, обутая в новые сапоги, только хотела сделать шаг вперёд, как Генрих сам подскочил к ней и, схватив за волосы, торчащие из-под косынки, потащил за собой. Плац наполнил душераздирающий крик упавшей блоковой, которую мужчина волок по земле за собой. Хоть Ида никогда и не любила эту суровую женщину, но в этот момент все же пожалела ее – такого никому не пожелаешь.

Генрих остановился в самом центре перед их поредевшим строем, чтобы всем было видно, подтянул к своим ногам блоковую, волосы который все ещё были намотаны на его кулак, и выстрелил ей в голову.

Не произнеся больше ни слова, фон Оберштейн развернулся и пошёл прочь с плаца, залитого кровью. Его руки уже были не просто по локоть в крови – он сам купался в ней. Он готов на все ради прихода в свой рай, и не важно, какой ценой все это будет достигнуто. Даже если перед этим придется пройти ад.

– Палач, – тихо произнесла дрожащая Анка, прижавшись к Иде.

Отвечать девушке не пришлось, ведь все и так было ясно. Утирая слезы с глаз, она поглядела вслед лагерфюреру – по земле тянулись кровавые следы, оставленные его сапогами с шипами.

[1] Ревир – (нем. Revier) лазарет, лагерная больница.

[2] Анвайзерка – (иск. нем. Anweiserin) надзирательница.

Глава IX

– Ида! – загрохотал Генрих из кабинета. – Ида!

Девушка, услышав своё имя сквозь шум музыки, доносившейся снаружи, нехотя пошла в кабинет фон Оберштейна. Зайдя, как всегда остановилась у двери и, опустив голову, стала ждать очередной экзекуции, очередной порции боли и унижения, очередной порции ненависти и отчаяния.

Генрих стоял у распахнутой балконной двери и, держа в руках сигарету, которой он помахивал в такт играющей снаружи музыке, выглядывал на улицу, прислонившись к дверному косяку. Не оборачиваясь к девушке, он поманил ее к себе рукой:

– Иди-ка сюда.

Не понимая, что он задумал в этот раз, Ида прошла к нему и, поежившись от пробравшего до костей холода, что шел с балкона, остановилась в шаге от мужчины. Его широкая спина закрывала ей обзор на плац.

– Посмотри, – схватив девушку за руку, он вышел с ней на балкон, – посмотри…

Ида, которую Генрих с силой вдавил в парапет, заставляя смотреть на происходящее, затаила дыхание. Она прекрасно отсюда видела, как возле крематория сотни, тысячи людей лежат в огромным рвах, а по их краям стоят нацисты, которые стреляют по ним. Выстрелов не было слышно – их перекрывала грохочущая из репродукторов веселая танцевальная музыка, которая никак не вязалась с происходящим. Это было самым настоящим безумием.

– Смотри, Ида, – фон Оберштейн с силой зажал рукой с тлеющей сигаретой подбородок девушки, которая хотела отвернуться. – Смотри, что с ними происходит… Тебе нравится это? Ида, тебе это нравится?

– Это ужасно, – прошептала она, чувствуя, как по щекам поползли слезы. – Зачем?..

– А ведь ты могла оказаться среди них… – от его пропитанного ядом шепота у нее по спине прошла дрожь.

– Не жди от меня благодарностей, – прошипела Ида, не выдерживая натиска музыки; ее душил запах сигареты. Генрих сдавил подбородок пальцами сильнее, заставляя ее скулить. – Зачем, зачем все это?..

Девушка почувствовала, как он убрал пальцы с ее подбородка и его рука легко опустилась ей на плечо; в лицо попал сигаретный дым. На уши давила музыка смерти, заполнившая весь лагерь.

– Ида, – тихо, почти шепотом произнёс Генрих, чуть наклонившись к ней, – посмотри на меня.