Hassliebe

Огромная толпа людей стояла у ворот, медленно проходя вперед под строгим контролем немцев, которые заставляли идти к самым дальним вагонам, чтобы не толпиться у ближайших. Все шло более-менее спокойно до того момента, как немцы стали разделять семьи, отнимать у матерей их детей.

– Ида, – прошептала женщина, прижимая к лицу ладони. – Ида, они…

– Вижу, – произнесла девушка, видя, какой гвалт поднялся.

– Не волнуйся, все будет хорошо… Да, все будет хорошо… Боже мой…

Они медленно продвигались к воротам, зажатые со всех сторон толпой. Чемодан, полный вещей, нещадно оттягивал Иде руку – хотелось бросить его на этом самом месте, – но она продолжала тащить его за собой.

– Ида!..

Девушка не успела понять, в какой момент ее разъединили с матерью и отправили по разным вагонам. Пытаясь высмотреть ее в толпе, Ида потерянно вертела головой, надеясь зацепиться взглядом за знакомые черты лица или одежду.

– Ида!

Голос матери был где-то рядом, но Ида никак не могла понять, где именно. Ей пришлось остановиться, чтобы найти ее. Сейчас Иде стало по-настоящему страшно.

– Мама! – закричала она, все высматривая женщину в толпе, которая относила ее все дальше и дальше. – Мама!

– Ида! – голос мамы раздался уже намного дальше.

Бросив чемодан, Ида стала прорываться сквозь толпу, стараясь идти против общего течения. Ей было до ужаса страшно оставаться одной, она не хотела ехать в другом вагоне без матери, поэтому должна была найти ее.

– Мама!

– Ида!..

Голос стал еще дальше и тише. Ида почувствовала, как по щекам потекли горячие слезы. Она уже отчаялась найти в толпе евреев свою маму.

– Мама!

Неожиданно ее сбили с ног, хорошенько ударив прикладом где-то возле виска. Упав на землю, девушка испугалась, что сейчас ее затопчут евреи, не видящие, куда они идут. Но ее схватили за руку и потащили по пыли куда-то в сторону.

– Ма… Мама! – вновь закричала Ида, высматривая ее в толпе. – Мама!..

– Да заткнись ты! – гаркнул тащивший ее солдат еврейской полиции и снова ударил по лицу, а затем продолжил тащить по земле.

Уже не помня себя, Ида рыдала навзрыд, чувствуя не только боль от очередного удара, но и от того, что она только что потеряла в толпе свою мать.

Спустя минуту она почувствовала, что ее перестали тащить и оставили на месте. Полицейский отошел в сторону от нее. Судорожно всхлипнув, Ида боязливо открыла глаза, которые до этого зажмурила, и осмотрелась. Ее затащили в какой-то не то сарай, не то какое-то техническое помещение для вагонов, в котором стоял запах креозота.

– Встань, – раздался твердый голос из темного угла.

Испугавшись, девушка инстинктивно отползла подальше от угла, откуда раздался голос. Она узнала этого голос. Она узнала бы его из тысячи других.

– Поднимайся, – повторил фон Оберштейн еще тверже и вышел на свет. – В третий раз я повторять не буду.

Все еще судорожно вздыхая и всхлипывая, Ида медленно поднялась с пола, с трудом сдерживая дрожь в коленях. Она не знала, что делать с руками, куда их деть, и потому нервно заламывала пальцы, сведя руки за спиной. Слезы так и продолжали течь по ее щекам – она никак не могла успокоиться. Она никогда не чувствовала себя настолько слабой и беззащитной, как сейчас. И все равно она не собиралась так просто сдаваться ему.

Она даже не успела раскрыть рот, чтобы задать мучавший ее вопрос, как фон Оберштейн неожиданно двинулся на нее.

– Пойдем, – холодно бросил он, проходя мимо нее.

Ида несмело двинулась за ним на ватных ногах. Она с трудом понимала, что сейчас вообще происходит.

Пройдя через все полутемное помещение, Генрих наконец остановился и распахнул настежь дверь, которую Ида до этого не заметила. В ту же секунду внутрь полился теплый солнечный свет.

– Уходи, – процедил сквозь зубы фон Оберштейн, даже не глядя на нее. – Эта дверь выходит за пределы гетто. Что с тобой будет дальше – меня мало волнует. И главное… не беги.

Ида застыла на месте, с удивлением глядя на немца и затаив дыхание. Она думала, что ей показалось, послышалось… Ведь так не бывает, просто не бывает?..

– Уходи! – он повысил голос и, наконец повернувшись к ней лицом, гневно посмотрел.

Ида, зажмурившись и вжав голову в плечи, сделала небольшой шажок навстречу выходу. Она все еще ожидала какого-то подвоха – она знала, что никто ничего подобного за просто так не делает, и за все приходится платить.

Ее опасения оправдались через секунду-другую. Она уже собиралась сделать шаг навстречу спасительному свету за пределами гетто, как фон Оберштейн крепко схватил ее за плечи и, вжав в кирпичную стену, навис над девушкой. Его горячее дыхание сразу же опалило ей щеку.

Генрих стал неистово целовать ее, упиваясь сладостью мягких губ девушки, настолько жадно, словно не мог насытиться ею. Он целовал страстно, пылко, но одновременно нежно и трепетно. Этот поцелуй был с горьким привкусом отчаяния, какой-то неимоверной печали.