Hell to the Heavens (СИ)

Вдох-выдох, он снова продолжи двигаться внутри неё, далее слыша лишь восторженные вздохи или тихие мольбы не останавливаться. Теперь он совершенно свободен от формальных оков, но…

Никто не будет в восторге, если у них появится ребёнок. Аякс прикусывает губу, мазнув языком по груди чужой, вверх посмотрит, замечая как снежинки тают, не долетая до пола, и мысленно засмеётся. То ли Кэйа контролирует это, то ли ей действительно настолько хорошо с ним… Не имеет значения. Главное то, что сейчас она в его руках, что не скроется, едва всё окончится…

Теперь он должен сделать всё, чтобы слова милой не стали реальностью. Ему бы оттолкнуть её от себя подальше, вот только ещё хуже он этим сделает. Видит, как с отдачей фальшивого глаза, бездна заплясала в глазах чужих, видит насколько сильно меняется чужая улыбка, а её смех становится оглушающим и зловещим. Он жалеет о многом, и о том, что почти сам столкнул её в самую тёмную бездну, тоже безумно сожалеет.

Но разве он мог подумать о том, что проклятая принцесса Каэенрии окутает чужое сердце, будет тянуть к нему руки и в конечном итоге заставит забыть о том, что когда-то оно было свободно? Разве он знал, что своими же руками любовь свою в проклятие превратит?

Осторожно двигаясь, он вновь касается чужих губ, вылизывает её нёбо, и словно чувствует вязкую, тёмную слизь, что совсем скоро затуманит разум девушки, сделав её самым прекрасным отродьем бездны. Ему бы позвать хоть кого-то, кто сможет усмирить это, или уйти прочь, с силой из рук чужих несносный кусок мяса вырывая…

Стенки сдавливают, заставляя Тарталью шумно задышать, удерживая себя от ошибки, которую ему не позволят исправить. Ловит губами её стон, мягко проводит по бокам, осознавая, что его всё ещё держат мёртвой хваткой, что на чужих пальцах замирают снежинки, что ему вообще-то холодно…

А чёрно-жёлтая склера чужого глаза смотрит так ласково, как тихо она зовёт его, стоит ему в постель её уложить. И он сдастся, укладываясь рядом с ней, обнимет её за талию, прижмёт к себе, одеяло набрасывая.

Какие бы льды ни плясали вокруг неё, чужое тело всегда тёплое. Она тихо смеётся, позволяя уткнуться в свой изгиб шеи. Тарталья закроет глаза, отчётливо слыша осторожные шаги матери, что кажется желает ворваться, чтобы выразить свой протест. Обычно, это считается оскорблением в сторону избранницы, но так как уже всё закончилось… До ушей снова доносится ехидный смешок, Кэйа оставляет ему пару царапин на спине, прежде чем закрыть глаза, услышав щелчок двери.

Она заворчит, говоря о том, что опоздала. Кэйа улыбается, слыша перебранку родителей. Слышит как те возмущаются, не грозясь прибить её, едва дорогой сын снова отправится служить.

— Не волнуйся, милый, если они действительно замыслят что-то подобное, они больше не увидят света солнца… — довольно урчит она, уже спящего мальчишку по голове поглаживая.

Пока он здесь, всё будет мирно. Она будет фальшиво улыбаться, пытаться быть ласковой с детьми и тихо смеяться. Знали бы, кого именно их ребёнок привёл домой, сами бы наложили на себя руки…

***

— А как вы с братиком познакомились? — решится спросить его сестра, и в тот же момент поймает на себе взгляд его родителей. — Он ведь не мог влюбиться в тебя с первого взгляда!

Альберих на мгновение задумается, и тут же решает солгать вновь. Аякс никогда не признается в том, что привёл якобы погибшую леди Альберих, капитана, что якобы умерла за город свободы…

— Он вспорол мне живот, и поняв что если не спасёт меня, потеряет всё… — начнёт она, прищурив глаз, и увидев судорожные кивки со стороны девочки, не станет продолжать, наслаждаясь страхом в детских глазах, всё-таки говорит. — Хочешь посмотреть на шрам?

Она отходит, оставляя её с родителями, что уже с ещё большим недоверием посмотрят на неё. И если отец уйдёт, то мать тут же уйдёт вслед за нею на кухню. Она, в отличии от детей, знает кем является её сын, а из брошенной ею реплики совершенно чётко понимает, о чём идёт речь. Они встретились на поле боя? Значит и сама невестка ещё сложнее чем ей казалось.

Её взгляд зацепится за нож в чужой руке. С годами практики в кулинарном искусстве, она не может так легко отсечь жир от мяса, а тут — практически одним движением, почти не напрягаясь. Та прищурится, вслушиваясь в непонятный говор, так непохожий на язык, на котором говорят в тейвате.

— Кто ты такая, и что ты здесь делаешь? — зашипит она, за плечо желая невестку к себе развернуть, чтобы в глаз со странным зрачком заглянуть и руки к повязке потянуть, вот только, едва коснётся она её, как инеем покроется пол под руками, а лёд скуёт кончики пальцев. — Кто научил тебя так обращаться с ножами?

Последнюю реплику она провизжит, замечая как та развернётся, улыбка из лезвия превратится в хищный оскал. Она вспомнит подслушанные ночью реплики и ужаснётся, впервые сожалея о том, что всё не оказалось ложью.

— Звание капитана не дают за красивые глаза… — ласково скажет она, челюсть старухи сжимая. — Я выпотрошила стольких ваших солдат, что если к их числу прибавитесь и вы, разницы никто не заметит…