Homo ludens

Девятого мая сорок пятого года, во время праздника победы, я первый раз в жизни увидела Иту Израилевну рыдающей. Тогда она уже поняла, что надежды больше нет. В извещении было написано «пропал без вести». Зяма всегда говорил про своих родителей: если происходит катастрофа, то папа начинает заламывать руки и стенать, а мама тут же берет ситуацию под контроль – сейчас делаем это, потом то. Но тут ее разрывали рыдания, и она никак не могла остановиться.

Мы съездили на дачу в Баковку посмотреть, но смотреть там было не на что, там жили солдаты, они разводили костры прямо на полу. Осуждать их за это мы, разумеется, не могли, тем более что почти все они, скорее всего, погибли в эту зиму 1941-го. Напротив нашей дачи был забор. Участок принадлежал маршалу Малиновскому. Потом шли генеральские дачи – Рыбалко, он потом стал маршалом, Баграмяна. Я хорошо помню пленных немцев, которые строили дачу Малиновского. Они жили в бараках на поле и каждый день ходили мимо нас. Видимо, страдали от цинги, потому что обычно протягивали руку и повторяли:

– Лук, лук, лук….

Я помню, как Ита Израилевна давала им этот лук. Я тогда думала: боже мой, как у нее хватает сил, они же убили ее сына.

Она была удивительный человек. Очень ясный, очень четкий, очень определенный и очень хороший. Она всегда говорила:

– Зяма, ты должен заниматься.

Своей усидчивостью, способностью работать в любых обстоятельствах и в любом состоянии он обязан ей.

В 1949 году мы работали в «Литературной газете», где специально для Зямы Ермилов создал отдел истории литературы. Зяма был начальником отдела, и у него было двое подчиненных – моя лучшая подруга Ася Берзер и я. В том году «Литгазете» исполнялось двадцать лет, и Зяма решил устроить что-то вроде капустника. Мы назвали наш коллектив «Ансамбль верстки и правки имени первопечатника Ивана Федорова». Туда вошло много талантливых людей.

Калерия, Зиновий, Вадик, 1948. Архив семьи Паперных

Наш Ансамбль – с помощью моих родителей, окончивших незадолго до революции Московскую консерваторию, – поставил оперу «Евгений Онегин». В нашей опере сюжет сильно отличался от канонического. Ленский был молодой поэт, который долго и безуспешно пытался пробиться в Комиссию по работе с молодыми. Потом, уже знаменитым писателем-лауреатом, он приехал на бал. Там Вера Степанченко и Вадим Соколов исполняли куплеты Трике, но у нас это было «три К», арии трех критиков.

Вадим Соколов, Первый К, пел так:

Я есть закрытый рецензент,
Необходимый элемент,
Чтобы книга увидала свет.
Умею так подать совет,
Чтоб не сказать ни «да», ни «нет»,
Только в этом, верьте мне, секрет.
И проза, и проза, и про запас держу я мненье.
Чтоб роза, чтоб роза, чтоб розабраться не смогли.

Тут вступала Вера Степанченко, Второй К:

А я открытый рецензент,
Досочиню в один момент
Все, что автор недосочинил.
Допустим, пьеса ни на грош,
Пишу, что замысел хорош,
Что герой умен, пригож и мил.
И поза, и поза, и позабывши стыд, хвалю,
Дерьмоза, дерьмоза, дерьмо за мрамор выдаю.

И тут опять Вадим Соколов, Третий К:

И я рецензии пишу,
Рублю, кромсаю и крошу,
Чтобы автор мой невзвидел свет.
Давить, запугивать, стращать,
Хамить, тащить и не пущать –
Вот мои забавы с детских лет.
Пероза, пероза, перо за пазухой храню,
Спиноза, спиноза, спи, но запомни – я не сплю!

Теперь даже трудно себе это представить. 1949 год. Идет борьба с космополитизмом. Мы пропагандируем «замечательные традиции великого русского народа как наиболее выдающейся нации из всех наций, входящих в состав СССР». Агитпроп ЦК публикует «План мероприятий по усилению антиамериканской пропаганды». Начинают глушить «Голос Америки», нашего недавнего союзника. А в нашем Ансамбле царит полная свобода. Мы издеваемся над советскими стереотипами, аудитория хохочет, начальство доброжелательно улыбается. В чем секрет?

Все очень просто: это у себя и для своих. Наши тексты нигде не публиковались, наши представления не транслировались по радио – хотя я не сомневаюсь, что и тексты, и магнитофонные записи представлений попадали куда следует, возможно, и сейчас там хранятся.

Да, это была разрешенная микросвобода, но для нас она была несколькими годами счастья.

Владимир и Ирина Паперные, Баковка, 1950-е. Архив семьи Паперных

Ирина Паперная Зяма, дети и «Собаковка» [7]