Homo ludens

Конечно, я не могу сказать, что Зяма заменил мне отца. У него с Калерией Николаевной, с Лерой, были замечательные дети – Вадик и Танечка. Мы все очень дружили и много времени проводили вместе. А жили как бы одновременно в двух квартирах: на пятом и на втором этажах. Я всегда чувствовала защиту, любовь и нежность моих Паперных. И, что скрывать, бабушка Аня, мама и Феклуша, наша няня, очень меня ревновали. Наверное, именно тогда сформировалась одна моя важная черта – способность к компромиссам.

Вообще я маленькой девочкой была очень сговорчива и даже порой послушна. Вот удивительный случай. Как-то летом в Баковке поутру Зяма усадил меня на плечи и ушел погулять. Мне было тогда года четыре. Все занимались своими делами: бабушка Аня собирала клубнику, Феклуша готовила вареники с вишнями, мамочка мечтала, Лера, жена Зямы, была на своей половине. Прошло несколько часов, и вдруг кто-то заметил: а где наша Ирочка? Обыскали участок и дом. Зашли и к Лере: «Ирочка у вас?» Она насторожилась: «А вы давно ее видели?» – «Часа два назад». И тут Лера рассказала, что у Зиновия случилось ухудшение, которое обычно начинается с раздражения, и он ушел из дому: кажется, на дачу к Чуковскому. Вполне вероятно, что Ирочку взял с собой.

У Зиновия Самойловича бывали депрессии. В такие дни он сидел в своем домике один и напевал всегда одну и ту же песню:

Холодные волны вздымает лавиной
Широкое Черное море.
Последний матрос Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря.

Побежали через лес в Переделкино. Но на дачу к Чуковскому никто не приходил. Началась паника. Стали прочесывать лес, никого не нашли. Стемнело. Возвратились на дачу. Всю ночь не спали. Рано утром снова пошли в лес. О счастье! Под сосной, свернувшись калачиком, мирно спала Ирочка. Семья ликовала! Ближе к полудню нашелся Зиновий Самойлович. Он делал зарядку перед Кремлем, на Красной площади[9]. До сих пор непонятно, как все было на самом деле. Я всем рассказывала, как хорошо мы гуляли с Зямой.

Дача семьи Паперных в Баковке. Акварель Кати Компанеец, 1979

Мы – Вадик, Танечка и я – часто шкодили вместе. Священным был Зямин кабинет. Но мы частенько пробирались туда и без него. Особенно нас привлекала коллекция бутылочек коньяка. Любопытство взяло верх, и мы как-то попробовали из двух-трех, заполнив их чаем. Кажется, нас так и не изобличили.

Но вот дети подросли. И теперь в маленьком домике мы не просто играли вместе с Зямой. Зяма собирал нас и читал нам лекции. Никогда не забуду картинку: сидит наша аудитория от пяти до пятнадцати лет, и Зяма совершенно серьезно читает нам доклад «Чехов и женщины», из которого потом получилась книга. Наша смешанная аудитория в восторге!

Мы дружно проводили все лето в Баковке. В детстве (да и сейчас, признаюсь) я писала стихи – исписывала целые тетрадки. Первым моим читателем и яростным фанатом был Вадик. Мы показывали стихи Зяме, но самой высшей его похвалой была фраза: «Напор есть – надо работать». Вадик не мог успокоиться. Он показал отцу заветную тетрадку, где мое творчество было представлено вперемешку со стихами Ахматовой. При этом хвастливо произнес: «Вот почитай, почитай… интересно, узнаешь ли ты, где Ира, а где Ахматова!» Зяма, едва взглянув, все угадал безошибочно. Вадик был страшно разочарован. «Надо же, как это тебе удается?» – «Понимаешь, дело не в Ирочкиных стихах, а в твоей, прости, необразованности». Мы потерпели фиаско…

Мне всегда казалось, что Зяма недооценивает мои литературные способности. И в детстве, и в юности. Честно говоря, я часто на него обижалась. Особенно это проявилось летом 1958 года, когда я закончила школу и собиралась поступать в институт. Очень хотела подать документы в университет на журфак. Но Зяма решительно это пресек, сказав, что ничего подобного не допустит. Он имел в виду, что это опасная профессия, особенно с моей болтливостью и непосредственностью.

Вся семья на меня давила и фактически заставила поступить в университет на химфак: моя мама заведовала лабораторией в крупном институте и считала, что сможет мне помочь. Я сама успешно сдала экзамены, проучилась пять лет. Ходили в походы, пели песни Ады Якушевой у костра: «Ты мое дыхание, утро мое ты раннее…». На пятом курсе я вышла замуж. Поступила в аспирантуру, родила сына Лешу, в двадцать шесть лет защитила диссертацию. И практически сразу после этого бросила ненавистную мне химию. Это был, возможно, самый важный поступок в моей жизни. Мне было нелегко, но я нашла свой путь.

Для меня очень важно, что именно Зяма меня понял и отнесся к моим метаморфозам положительно. Как-то даже признался: «Ну что ж, ты победила! Я был неправ». Именно поэтому Зямочка очень внимательно относился к моим, а позже и Лешиным театральным экспериментам, не пропускал ни одной премьеры, живо интересовался нашими успехами.