Homo ludens

Закончить я хочу Зяминой песней, которую запомнил наизусть с первого раза. То есть один раз услышал и запомнил. Несмотря на ненормативную лексику, а может быть, как раз благодаря ей эта песня сегодня очень актуальна. Она исполняется на мотив «Две гитары за стеной».

Приглашение на совместный вечер Алексея и Зиновия Паперных, 1990-е

Что такое, бога ради,
Впереди и позади,
Всюду бляди, перебляди,
Распроперепробляди.

За одной другая выйдет,
Я стою, не в силах выбрать.
Ты блядь, я блядь, вы блядь, мы блядь,
И она блядь, и они блядь.

И не в силах сосчитать
Таблицей умножения:
Блядью блядь сто двадцать пять,
Сплошь обляденение.

Что такое, бога ради,
Впереди и позади –
Тети бляди. Дяди бляди.
Люди бляди. Господи!

Зиновий Паперный и Вениамин Каверин, 1980-е. Архив семьи Паперных

Митя и Зяма, 1983. Архив семьи Паперных

Дмитрий Паперный Мой дед З. П

Я стою с Вадиком посередине Лесной, напротив нашей калитки, и изо всех сил пытаюсь разглядеть маленькую фигурку, только что появившуюся у Дальнего Поворота. На веранде уже зажгли желтый абажур – в августе в Баковке начинает рано темнеть. Зяма должен приехать из Москвы на электричке, и я очень хочу увидеть его первым. Мне шесть лет. «Это Зяма», – говорит Вадик уверенно. Я не вижу ничего, кроме невнятного серого очертания идущего человека. «Неправда, – говорю я, – ты не можешь видеть его лицо в такой темноте, это может быть сосед дядя Гриша, или папа Андрея, или…» – «Посмотри, как он быстро идет и размахивает руками, – перебивает Вадик. – Это Зяма, это его походка, он даже наверняка что-то поет».

Перед выпускными экзаменами в десятом классе всей семьей была предпринята попытка исправить мои предполагаемые оценки с двойки до хотя бы тройки. Бабушка Ира, бывшая преподавательница английского в нефтехимическом институте, налегала на герундий и согласование времен, бабушка Лера занималась со мной диктантами и российской историей, а друг семьи Гарик пытался объяснить математику уровня шестого класса. Зяме была доверена литература. Я ездил к нему на трамвае с мешком учебников и списком тем для билетов, и мы запирались у него в кабинете – предполагалось, что Зяма будет диктовать мне ответы на вопросы, а я их буду записывать и заучивать. Диктовки Зяме хватало ровно на одну минуту, после чего он начинал рассказывать литературные анекдоты и случаи из жизни разных писателей. Я сидел с раскрытым ртом и даже не пытался ничего записывать – поспеть за Зямой было невозможно. Больше всего мне нравились его рассказы о Чехове и Маяковском. Зяма ходил по комнате, декламировал стихи, читал чеховские рассказы и тут же комментировал их отрывками из чеховских же записных книжек – он помнил их наизусть. Устоять против такого натиска было невозможно: каждый вечер, вернувшись домой, я раскрывал первый попавшийся том Чехова и читал его всю ночь. После трех недель занятий единственная запись в моей тетради начиналась с «Пушкин был великий русский поэт…» и на этом же обрывалась, зато на экзамене по литературе я получил пятерку с плюсом, изящно обрамленную тройками по всем остальным предметам. В семейной эстафете ускоренного обучения меня наукам Зяма стал абсолютным чемпионом, чем он потом очень гордился.

Зяма приехал в Баковку из Переделкина, мы все идем на речку. Дорога туда пролегает мимо дачи, которая вроде бы принадлежит певцу Кобзону. У дачи внушительный забор и тяжелые металлические ворота, за которыми живут злые собаки, лающие на проходящих. Собак недолюбливают все, а я их просто боюсь, говорю я Зяме. «Давай пройдем мимо очень тихо, тогда они нас не услышат и не будут лаять». «Хорошо», – говорит Зяма, и мы тихонечко крадемся вдоль ворот. Вот ворота позади, и с ними молчаливые собаки, так и не услышавшие нас, как вдруг Зяма изо всех сил громко кричит в сторону ворот: «Кобзон, голос!» Собаки с оглушительным лаем и визгом кидаются на ворота, но Зямин громкий смех перекрывает даже их лай.

* * *