И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Дальше Фадеев нам рассказывает про 1939 год — это юбилей Сталина, Сталину шестьдесят лет. Торжественное заседание, в президиуме Ворошилов, Калинин, Молотов — самые близкие люди. Кто-то из них спускается в зал к Фадееву и говорит: «Пожалуйста, вы к нам садитесь». Он удивляется, потому что там только вожди, вроде ему не по чину. Кто-то из них шепотом: «Мы хотим вам объяснить, почему к вам так относится Иосиф Виссарионович. Он очень высоко вас ценит. Он говорит, что вы единственный в то время, когда никто не сообщал об этом, дали знать о настроениях Ягоды». Фадеев нам признается: «И тут я должен сказать, что на самом деле я не только написал тогда письмо, а когда я узнал через два-три года, что Ягода арестован, ко мне обратились, и я уже по форме написал, ну, просто донос на него». Вот это он считал главным своим преступлением.

Это поразительно, правда? По правилам, принятым между приличными людьми, к каковым, безусловно, относилась мать Фадеева Антонина Владимировна, если он друг Ягоды, то не пишет не только доносов, но даже предварительных писем на тему приватных разговоров с Ягодой. Но я склонен думать, что все-таки он знал немножко больше. То есть он знал, что на самом деле Ягода не слишком любит Сталина и что существовал, я думаю, вполне реально существовал проект устранения Сталина. Вот то, что обычно связывают с XVII съездом партии, проблема Кирова, которого метили в главные… А если это так, то это не только личное предательство, но и политическое предательство крупного масштаба, потому что он как бы закладывает всех тех людей, с которыми он мог быть вместе.

Я его видел еще раз, совсем незадолго перед самоубийством. Ворота к нам на дачу тогда были так устроены, что вечером, если я возвращался лесом, то проходил мимо входа к Фадеевым. Я там встретил Фадеева случайно, и он со мной немножко поговорил. Могу удостоверить, что Фадеев был совершенно трезв. Это важно, потому что официальная версия была, что он в припадке алкоголизма это сделал.

Я помню этот день, когда он покончил с собой. Так получилось, что я сидел на даче у того самого окна, которое смотрит в его окно. Расстояние очень маленькое, так что я слышал. Как хлопок это. Я даже не сразу осознал. Но этот хлопок услышал и Федин. Дача Федина гораздо дальше, но он тоже слышал. И Федин, и мой отец, оба поняли… Видимо, настолько были напряжены нервы, что было ясно, что надо бежать к Фадееву. И они побежали, не сговариваясь… Там были домашние, его сестра и Ангелина Иосифовна Степанова… Они оба там пробыли какое-то время, потом вернулись к нам на дачу. Ну, я потом сидел с ними за столом, что-то говорил… Полевой приехал к нам, какие-то малознакомые люди. Я помню, отцу не нравилось, что все хотят узнать подробности.

В том кинофильме, который я запомнил из своей жизни, в последовательности кадров, потому что, может быть, какие-то кадры исчезли… Но в тех кадрах, которые я помню, страха как такового не было. Я склонен думать, что это что-то наследственное. Потому что у моего отца была определенная реакция, которую не раз приходилось наблюдать. Вот он засыпает. Если его разбудить, первое, что он делает, — вскакивает и кричит: «Убью!» И поскольку револьвер под подушкой, то это часто выглядело вполне реалистически. Реакция не испугавшегося человека, а, наоборот, наступательная. И у меня страха не было, но было предчувствие, что может случиться самое плохое. Это у Ахматовой где-то была цитата, эпиграф из Хемингуэя: «Я уверен, что с нами случится все самое ужасное».