И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Очень серьезная — для меня лично серьезная, поэтому я думаю, что и для многих — проблема пыток. И не только потому, что я был с детства болен и привык преодолевать боль, но я знаю, что вообще очень мало людей в состоянии перенести любые пытки. Я наводил справки и все-таки познакомился потом с большим количеством людей, которых пытали. Некоторые что-то сделали со своей памятью. Или внушили себе, или память сама себя организует. Им казалось, что они ничего не подписывали, хотя есть документы. Конечно, не нужно быть гениальным, чтобы подделать подпись. Поэтому если у следователей из НКВД заготовлен план — вот человек должен сознаться, мы его будем пытать целый день, и он потом подпишет, — может такое случиться, что человек откажется, а они сфальсифицируют, поставят подпись. Это похоже на то, как они себя вели. Никто же не ловил их за руку и не говорил: «Нет, ты на самом деле его до этого не довел». И все же в основном подписывали. Примеры редкой выносливости есть, но я думаю, что это на тысячу человек один. Я имею в виду, в частности, Гнедина. Знаете, кто он? Сын знаменитого Парвуса, через которого осуществлялась связь Ленина с немецкими деньгами. Его мать в детстве, еще до революции, привезла в Россию. С июня тридцать седьмого он заведовал отделом печати МИДа, который тогда назывался НКИД — Наркомат иностранных дел. И я Гнедина хорошо знал. Он мне говорил, что его пытали в первый же день после ареста. Был план получить показания на Литвинова. С приема, который он проводил, его повезли на Лубянку, а там прямо к Берии с вопросом: «Когда вас завербовал Литвинов?» Ну, подробности я опущу. Но то, что он рассказывал про характер пыток, — что-то ужасное. В присутствии Берии. Берия дает указание, его пытают, он отказывается. Это все происходит в кабинете Берии. Его спасло то, что очень быстро оказалось, что не проходит план ареста Литвинова. Потому что у Сталина все время менялась его внешняя политика. Литвинова на посту министра сменил Молотов, и начались переговоры с фашистами. И в зависимости от успеха или неуспеха преображалась концепция, насколько им нужно было поймать самого Литвинова. Ну и, по-видимому, Литвинов себя вел разумно, это я знаю от его детей. Он засыпал с револьвером под подушкой. Они понимали, что он или их застрелит, или сам застрелится, но, в общем, не пройдет вариант, чтобы он был шпионом, а тогда он им неинтересен.

Кроме Гнедина я знал еще одного человека, который смог все это вынести. Мой хороший знакомый, специалист по Древнему Египту Михаил Александрович Коростовцев, из русских дворян. Ну, представляете себе — дворянин, который стал капитаном парохода, потому что его не пускали из-за происхождения в университет. И он записался матросом, чтобы его взяли заочником, и получил специальность египтолога. Одновременно он дослужился до капитана в советском флоте, и поэтому его приняли в партию. Партия его посылает в Египет во время войны: он владеет английским, он специалист по Древнему Египту, и он наш человек. Я его хорошо знал, он такой настоящий мужчина, производил сильное впечатление, в частности на женщин. И был там роман с англичанкой, в Египте. Его привезли в Москву сразу в пыточную тюрьму. А он мне объяснял так: «Как только подпишу, будет действовать только что принятый закон: если я английский шпион — расстрел. И какой смысл?» Представьте, я был свидетелем того, как он появился из лагеря и потом его выбрали в академики.

* * *

Перед войной… Я, пожалуй, вам две истории расскажу, просто чтобы было видно, что происходит, о чем говорят люди в Москве — во всяком случае, в нашем кругу. Я хорошо помню этот день в августе 1939 года. Мы выходим с отцом на нашу переделкинскую поляну, где часто вместе гуляли, и навстречу нам близкие друзья Федина — архитектор Самойлов и его жена. В нашем семействе, поскольку Федин сосед и старый друг, всегда говорили, что Константин Александрович окружает себя людьми, которые, как он, очень отрицательно относятся к режиму. Федин не скрывал того, что он вообще абсолютный антисоветчик. В каком-то смысле ему это даже помогало в его советской карьере, потому что уж если такой антисоветчик все делает, что от него требуют, ему можно доверять. И вот архитектор Самойлов рассказывает нам, что в газетах появилось сообщение: Риббентроп приехал в Москву. Мы все однозначно поняли, что Сталин заключает соглашение с Гитлером.