И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

В июле меня вывезли из Москвы вместе с братом в эвакуацию, в Чистополь. Это был тот самый вагон детей писателей. До конца лета нас поместили в пионерлагерь под Чистополем, место называлось Берсут. Для меня это было тяжелое испытание. Совсем не потому, что война, а потому что раньше я не ходил в школу из-за болезни. Конечно, мои друзья, или друзья брата, или сильно старшие друзья сестры бывали у нас дома, то есть я имел какой-то опыт общения за пределами семьи. Но все-таки опыт очень маленький. И оказаться вдруг в этой огромной массе, как мне тогда казалось, невероятно испорченных и ужасно себя ведущих детей писателей было тяжело. Под испорченностью я имею в виду всякие недостатки переходного возраста. В основном это были дети от двенадцати до пятнадцати лет. А мне двенадцать должно было исполниться в августе. Это довольно тяжелое испытание облегчилось, как всегда, затяжной болезнью — ангиной. Когда я попадал в окружение людей, то все бациллы на меня с удовольствием садились. Ангину, помнится, я приветствовал, потому что наконец оказался запертым в маленькой комнате с двумя-тремя собеседниками, и не было этого ощущения огромной толпы, которая в основном интересуется, как бы сказать, «Гавриилиадой», а не другими сочинениями Пушкина. Когда мы приехали из лагеря в Чистополь, мне пришлось-таки прочитать «Гавриилиаду», потому что на нее все время ссылались, а я не понимал почему. Честно говоря, и тогда не понял, когда прочитал. То есть нужно все-таки некоторое извращение ума, на мой взгляд, чтобы в раннем возрасте именно это запоминать из Пушкина. Но что делать! Такова была среда.

В лагере, хоть и с трудом, но наладили радиосвязь, можно было получить последние известия. Мне поручили их слушать и на утренней линейке, перед началом дня, сообщать всем. Это тоже было нерадостно. Нас увезли до бомбежек, а тут я должен был говорить, что немцы вовсю бомбят Москву.

Хотя почти все родители приехали позже, мы эвакуировались вместе с мамой. Она все-таки была председателем Союза жен писателей. И еще нескольких она взяла из этого Совета жен. Они стали в лагере воспитательницами, как-то организовывали нашу жизнь. И мама, которая в это время увлекалась художественным чтением, что-то в этом роде продолжила там. В Берсуте мы должны были соревноваться друг с другом, читать разные стихи. Все-таки это был способ как-то отвлечь нас от ужасов сводок.

Потом началась жизнь в Чистополе. Мама сняла квартиру за какие-то по тем временам очень большие деньги. Дело в том, что к началу войны относилась папина работа над фильмом «Пархоменко». Этот фильм, как и роман, по которому он поставлен, наиболее компромиссный из произведений моего отца. Кончается он прямым славословием Сталину еще времен гражданской войны. Кстати, были официальные знаки того, что Сталин несколько раздражен, видимо, именно тем, что такой явно льстивый конец у романа… Но были деньги. Потому что литературу можно было сколько угодно писать, но очень мало платили. Гонорары были ничтожные. А любые постановки, особенно в кино, оплачивались очень хорошо. Поэтому первый год, вообще очень трудный, для нашей семьи был относительно облегчен. И вот в эту довольно хорошую квартиру мама перевезла бабушку и свою старшую сестру Зинаиду Владимировну Каширину. Талантливый человек, художница. Она брала уроки у Фалька, то есть вполне имела серьезные поползновения к искусству, но никогда не выставлялась, ее картины так и остались для нашего домашнего круга. Итак, там были мама, тетя и бабушка, мы с братом. И конечно, няня, она была членом семьи, всю войну передвигалась с нами по стране. Сестра к нам присоединилась позже, потому что она была студенткой исторического факультета МГУ. И вот в таком составе мы жили в Чистополе.

Поскольку я был младший в этой компании, у мамы возникла идея, что меня неплохо использовать: мне поручили приносить домой судки с положенными нам завтраками, обедами и ужинами. Вот в Чистополе я в основном помню свои путешествия с этими судками. Поэтому я знал публику вокруг. В частности, на улице я познакомился с Муром — сыном Цветаевой, который после ее гибели переехал из Елабуги. Она погибла ведь отчасти потому, что ее не пускали в Чистополь. Но ему сразу, немедленно дали разрешение.

Из всей нашей семьи, по-моему, только няня случайным образом познакомилась с Цветаевой. Они ехали в эвакуацию из Москвы в одном поезде. Поэтому я не знаю, похож ли Мур на Цветаеву, но Мур был такая личность в самом себе. Когда человек вообразил себя сверхчеловеком. Он так себя вел, с большим презрением ко всем. Ну, почти ко всем. Может быть, для некоторых делал исключение. Может быть, для меня делал исключение.