И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Ташкент — это соединение двух городов: европейского, хорошо организованного, и азиатского, очень странного — с глиняными дувалами, с восточным рынком, который невозможно забыть. Там было все, ну, неслыханное изобилие. И это в совершенно голодном городе, с массой совсем голодных детей, приехавших из разных мест, где уже немцы. Мама старалась хоть чем-то помочь, работала вместе с Лидией Корнеевной Чуковской в Комиссии помощи эвакуированным детям — ее создала при Наркомпросе Екатерина Павловна Пешкова, которая тоже оказалась в Ташкенте. Они ездили по детским домам, следили за столовыми, за складами питания, где просто разворовывалось все, что выделялось для детей, в том числе вывезенных из блокадного Ленинграда, и они просто погибали. Из всей ее длинной жизни она, безусловно, себя реализовала именно в ташкентский период.

Между тем Мур, которому они тоже помогали, называл ее «дама-сливки». Она действительно посещала такие «сливковые» ташкентские салоны, где бывали Ахматова и Раневская.

В самом центре европейского города стоял очень хороший старинный дом, и при нем был замечательный сад. Вот этот сад я хорошо помню и Алексея Толстого, который там работает садовыми ножницами. У отца были сложные с ним отношения. Они были дружны в начале двадцатых годов, когда Толстой находился в эмиграции, состояли в переписке, назначили друг другу встречу в Петрограде. В их дружбе участвовал соавтор Толстого по историческим пьесам пушкинист Щеголев. А потом вышла ссора, и мой отец дрался с ними обоими — с Толстым и Щеголевым. В кратком очерке того, что он хотел бы отразить в книге воспоминаний, отдельной строкой — «Ссора с Алексеем Толстым». Отец очень грубо высказался об одной из первых просоветских вещей Толстого. Толстой ведь был халтурщик! Притом что у него замечательный язык и много проявлений такого самобытного русского таланта, некоторые вещи написаны спустя рукава, просто чтобы напечатали. Значит, граф вернулся из эмиграции и сразу же злобно эмиграцию высмеял в сатирической повести «Похождения Невзорова, или Ибикус». И отец просто матерным образом высказался об этой повести публично, на что Толстой заметил, что поскольку присутствуют дамы, такой язык неуместен. И началась драка. Какое-то время они, видимо, были в плохих отношениях. Потом — я думаю, отчасти из-за Горького — они снова если не подружились, то были знакомы. Во всяком случае, в Ташкенте, когда одновременно были в эвакуации, виделись все-таки довольно часто.

Как-то все наше семейство было приглашено к нему на чтение. Это была пьеса «Нечистая сила», которую Толстой читал нам, предваряя таким предисловием: «Вы знаете, я эту пьесу все время переделываю в зависимости от того, что происходит. Первый раз, когда я ее написал в шестнадцатом году, у меня враги были немцы. Потом я поменял — врагами стали японцы. А сейчас я обратно вернулся, опять немцы». Это во время войны он произносит такую речь!

Среди слушавших был Михоэлс. Могу похвастаться почти дружбой с ним. Он жил со своей женой, Анастасией Потоцкой, Асей, дочерью основательницы знаменитой московской гимназии. Его очень любили женщины, это было всем известно. Все удивлялись, потому что внешность ведь была странная. Михоэлс здорово умел пить. И вот он, сильно поддавши, идет от Толстого рядом со мной и говорит: «Парень! Дай мне в морду!» Он выпил, ему весело, и он хочет помериться силами. А я, естественно, не хочу.

Вот вам Ташкент того времени. Много интеллигентов. Многие ненавидят советскую власть. Из старых друзей отца, отправленных в ссылку в тридцать седьмом году, там был Абрам Маркович Эфрос, искусствовед и замечательный переводчик Данте. Вообще такой всё знавший человек. Он к нам довольно часто приходил. Он мог позволить себе сочинить и прочитать отцу стихотворение, которое заканчивалось строчками: «Войну проиграет не русский народ — войну проиграет советская власть». Это, вообще, был тогда город с довольно оживленной духовной и литературной жизнью, которая не умирала. У меня было впечатление все-таки относительной свободы говорения. Писали все как положено. А говорили как угодно.

* * *

Было такое большое общежитие писателей, и там жили Анна Андреевна Ахматова и Надежда Яковлевна Мандельштам в одной комнате. И там же был литературный салон, который устроил поэт Уткин. Уткин был на фронте, получил какое-то несерьезное ранение, держал руку на перевязи довольно долго. Но он подлечился, потом опять попал на фронт и был убит.

В этот уткинский салон мама взяла меня и брата, и мы там впервые увидели Ахматову, которая только приехала из Чистополя довольно сложным кружным путем, другой дорогой, чем мы… Мимо Урала. Поезд шел как бы в Сибирь, а потом поворачивал к югу. Этим объясняется строфа в «Поэме без героя», не совсем понятная, если на карту смотреть: