И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Ведь все, что готовилось — предполагавшийся в какой-то форме суд над врачами-убийцами, возможные погромы, возможная высылка части еврейского населения из Москвы, — это все было довольно большой реальностью. Я не буду сейчас говорить, какие можно высказать разные гипотезы, почему этого не случилось и что все-таки повернуло историю в этот момент, но мне кажется, что перед мартом 1953 года мы были в состоянии очень близком к какой-то большой мировой катастрофе. Потому что ведь трудно себе представить, что возобновление, в общем, того, что начал Гитлер, не вызвало бы бурной реакции в мире. Так что, я думаю, размеры бедствия были колоссальные. Мы просто вплотную подошли тогда к Третьей мировой.

Насколько все писатели осознавали это, мне сказать трудно. Но думаю о своем отце, что часть его несчастья была, конечно, в том, что он воспринимал происходившее в мире как что-то, к чему он сам имеет отношение. Понимаете, я не могу сказать, что это касается его творчества. Он довольно много писал в это время слабых вещей для заработка, для того, чтобы оставаться на каком-то поплавке среди всеобщего ужаса. Но все-таки в нем был естественный отклик просто умного, талантливого человека, который понимает, что мы близки к полной гибели. И на самом деле были близки к полной гибели, которая более или менее случайно нас обошла. Черты вот этого ужаса и несчастья, конечно, сказались на судьбе послевоенной литературы.

Я близко дружил с несколькими поэтами, которые много значили для нашей литературы сразу после войны. Только один из них, Межиров, нашел себя в официальной литературе, а другие мои друзья, в частности Слуцкий и Самойлов, в те годы просто ничего не могли печатать. И все-таки этот разгул антисемитской космополитической кампании прервался на взлете. То есть он мог иметь гораздо более тяжелые последствия для большого числа людей.

Я вам расскажу об одном из главных фигурантов в деле врачей — двоюродном брате Михоэлса Мироне Семеновиче Вовси. Сталин использовал их родство, когда дошло до дела врачей: как бы Михоэлс посмертно был обвинен в том, что он был не наш человек, ну, как его двоюродный брат Вовси.

Вовси был некоторым образом связан с моей мамой. Это одна из самых удивительных моих историй, при этом очень романтическая. Мама мне рассказывала, что в ее ранней молодости, когда она вызывала кругом восхищение, было два врача, между собой друзья, которые оба в нее влюбились. Один из них был совсем молодой Вовси, другой — отоларинголог (или, как тогда на русский манер говорили, ухогорлонос) Темкин. Где-то они оказались вместе в санатории, и мама вспоминала, что когда она с кем-то шла гулять, то эти двое влюбленных врачей следовали за ней в отдалении, боялись даже приближаться. Но какие-то отношения все-таки сохранялись в течение всей жизни. И когда мы с братом в Ташкенте заболели брюшным тифом, мама приехала из Москвы с целым набором всяких лекарств от Вовси и, самое главное, со списком хороших врачей в Ташкенте, которые нас выходили.

Такая совсем личная деталь: во мне два металлических сустава… Я вообще человек для рассмотрения в будущем — с точки зрения количества металлических и вообще не моих деталей, которые в меня вставлены. Первую — и очень удачную — операцию по замене тазобедренного сустава мне произвели еще в 1977 году. В СССР их тогда мало делали. И когда моя операция обсуждалась, врачи были обеспокоены комбинацией разных болезней. Один отказался, говоря, что небезопасно для жизни. Тогда был созван консилиум по настоянию моей мамы, которая умела добиваться даже от невероятно высоко стоящей медицинской публики, чего хотела. И среди других пригласили специалиста по почкам, Марию Ратнер, которая была любимой ученицей Вовси. Она сказала маме: «Вы — та самая Тамара Владимировна, которую знал Мирон Семенович Вовси? Давайте найдем уединенное место, я вам расскажу, как он умирал».

Вовси умирал от тяжелой саркомы. Думаю, что это могло быть следствием ареста: он ведь в кандалах сидел как врач-убийца. Умирал в больших мучениях. Он был достаточно врач, чтобы понимать, что такое саркома. И решил не возвращаться домой, к семье. Он остался в своем рабочем кабинете, у него было много учеников и учениц, они сменяли друг друга подле него. С ним дежурит ночью Ратнер. И он ей говорит: «Я знаю, что умираю, а все-таки мне есть о чем вспомнить. Есть одна женщина, Тамара Владимировна Каширина, любовь к которой я пронес через всю жизнь. Я в молодости влюбился в нее, и для меня ее изумительный образ остался на всю жизнь».