И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Страх в те годы… Мое личное убеждение — страх надо преодолевать, и есть способы. Но, как мне думается, преодолеть может и должен всякий, кто надеется, что он в состоянии перенести пытки. Для меня это очень многое меняло. Я уверен, что поведение человека в стране, где есть пытки, должно отличаться от поведения в других странах. Мы это обсуждали, когда шли процессы. Подробности мы узнавали из первых рук: мой отец туда ходил, его сделали корреспондентом «Известий» для больших процессов, он многое замечал и для себя записывал. Внешне очень изменились арестованные. Отец рассказывал, как его поразила реакция Алексея Толстого, который тоже был корреспондентом, обязанным присутствовать на этих заседаниях. Когда первый раз их пригласили — я думаю, это был процесс Бухарина, весна 1938 года, — мой отец приехал немножко раньше, чем Алексей Толстой. И вот постепенно заполняется зал Дома Союзов. И он замечает, что Алексей Толстой входит в зал и прямо направляется к столу на таком возвышении, где сидят все подсудимые, и на каждого смотрит, как будто он первый раз видит этого человека. И отец говорит: «Но я же хорошо знаю, что они близко знакомы». Это на самом деле была одна тусовка, как сейчас говорят. Вопрос, который тогда, я помню, мы в семействе обсуждали: отчего может быть, что у них изменилась внешность? Действительно, их подвергали пыткам так серьезно… В частности, шел разговор про Крючкова, секретаря Горького. Что-то с ним такое делали, что у него кости стали разжижаться, что-то такое страшное. Но от него требовали сильных показаний, он их все дал. Даже на закрытом заседании, где говорил, что он убил сына Горького. Но мой отец к этому заседанию не был допущен. Корреспондентов никаких, ни советских, ни иностранных, не пускали на заседания, где Ягода и Крючков объясняли, что они настолько любили Надежду Алексеевну Пешкову, невестку Горького, что убили ее мужа. Такая красивая театральная история. Но Сталин почему-то решил, что это нужно в тайне держать.

Марфа, внучка Горького, которую он удочерил, была близкой подругой дочери Сталина Светланы Аллилуевой. Я и ту и другую хорошо знал в детстве. Но с Марфой мы общались и во взрослом состоянии, она подтвердила давние мои ощущения: на Сталина какое-то особое впечатление производила ее мать, Надежда Алексеевна, Тимоша, как все ее звали в доме. Понимаете, Сталин во всяком случае неординарный человек, как к нему ни относись, поэтому то, что я хочу сказать, не означает, что он обязательно был заинтересован в ее любви. Кто знает! Но с другой стороны, Ираклий Андроников, который был очень близок с Алексеем Толстым, мне рассказывал, что высокое начальство разрушило замысел Алексея Толстого пережениться после смерти Максима Пешкова. Толстой готов был бросить жену и думал предложить свои брачные услуги Надежде Алексеевне. Ему велели этого не делать никоим образом. Договорились с ним, что ему дадут флигель во дворе ее дома, где он и поселился — на Спиридоновке, при особняке Рябушинского. Но условие было, что никакого брака.

Надежда Алексеевна после смерти Макса Пешкова и неясной истории с Толстым поочередно приводила к нам домой в качестве потенциальных мужей — Луппола, Мержанова, Попова.

И что же? Луппол, академик, директор Института мировой литературы, — арестован. Архитектор Мержанов, который строил правительственные дачи, в частности Сталину и Берии, — арестован прямо в доме Тимоши, на глазах ее дочери. Всех их арестовывали через несколько месяцев после начала реального романа. Последним был инженер Попов, зять Калинина, который сбежал из семьи Калинина к Надежде Алексеевне, его арестовали в 1953-м, но тут, на счастье Попова, Сталин умер.

* * *