И больше никаких парадов

– В Бондерстроме я потерял половину своих людей… Надо признать, по моей собственной вине. Мне предоставили неверные сведения. – Генерал остановился, немного постоял и продолжил: – Боже милостивый!.. Боже милостивый!.. Теперь я все понимаю… Но это невыносимо… Даже теперь, спустя восемнадцать лет. Тогда я состоял в чине бригадного генерала… А полк был Гламорганширский, тот самый, в котором служили вы… Их загнали в небольшое ущелье и накрыли плотным артиллерийским огнем. Почти всех до одного… Я видел все это собственными глазами, но наши орудия не добивали до батарей буров, и мы не могли их остановить… Это был ад… – сказал он. – Самый настоящий ад… После этого я до конца войны не провел ни одной инспекции в Гламорганширском полку. Мне была невыносима сама мысль посмотреть им в глаза… То же самое и Буллер… С ним вышло даже хуже, чем со мной… Он потом так и не смог от этого отойти…

– Сэр, если вы не против, давайте больше об этом не говорить… – сказал Титженс.

Генерал, уже занесший ногу для следующего шага, вдруг замер на месте и спросил:

– Что?.. В чем дело?.. Что с вами случилось?

– Вчера по моей вине убило человека. В этой самой хибаре, на том самом месте, где я сейчас сижу… От этого я чувствую себя… В общем, это как-то… Сложно, как сейчас любят говорить…

– Боже милостивый! – закричал генерал. – В таком случае, мой мальчик, прошу прощения… Мне не надо было… Я не должен был так себя вести в присутствии другого человека, кем бы он ни был… И уж тем более в присутствии Буллера… Или Гэтакра, с которым он близко дружил… После сражения при Спион-Копе я никогда… – Он осекся, помолчал и произнес: – Я ничуть не сомневаюсь, что вам можно доверять, и знаю доподлинно: вы никогда не станете распространяться о том, что увидели… И не проболтаетесь никому о том, что я только что сказал… – Он опять умолк, принял вид подслушивающей сороки и продолжил: – В Южной Африке меня прозвали Мясником Кэмпионом, а Гэтакра – Радикулитом. Я не хочу, чтобы меня как-то там называли, потому что выставил себя перед вами сущим ослом… Хотя нет, черт возьми, никаким не ослом. Я так был привязан к вашей святой матушке… Это самая гордая награда, которую только может удостоиться любой военачальник… Зваться Мясником, но, невзирая на это, вести за собой людей. Это свидетельствует о доверии, в итоге ты сам начинаешь верить в себя, как в их командира!.. В надлежащий момент ты должен быть готов пожертвовать сотнями человек, чтобы не потерять десятки тысяч из-за несвоевременных действий!.. Успешные военные операции сводятся не к захвату и удержанию позиций, а к их захвату и удержанию с минимальным количеством жертв среди личного состава… Как мне хотелось бы, чтобы вы, гражданские, вбили себе это в головы. Мои люди это знают. Им известно, что я использую их без всякой пощады, но при этом не приношу напрасно в жертву ни одну жизнь… Проклятье!.. – воскликнул он. – Во времена вашего отца я даже подумать не мог, что столкнусь с подобными проблемами!.. Но вернемся к нашим баранам… Точнее, к моей докладной записке на имя военного министра… Боже мой!.. – взорвался генерал. – Интересно, что этот парень думает, читая шекспировские строки «Ведь в судный день все ноги, руки, головы, отрубленные в сражении, соберутся вместе…». Что там дальше Генрих V говорит, обращаясь к своим солдатам?.. «Каждый подданный должен служить королю, но душа каждого принадлежит ему самому… Ни один король, как бы ни было безгрешно его дело…» Боже мой! Боже мой!.. «Не может набрать войска из одних безгрешных людей…»[11] Что вы об этом думаете?

Титженса охватила тревога. С генералом явно творилось что-то неладное. Но что было тому причиной? Однако сейчас было не время об этом думать. Кэмпион, конечно же, жутко переутомился…

– Сэр!.. – воскликнул он. – Может, лучше вернемся к вашей докладной записке?.. Я всецело готов составить рапорт в поддержку ваших заявлений касательно позиции французского гражданского населения. В результате на меня ляжет вина за…

– Нет-нет!.. – взволнованно сказал генерал. – Против вас и так уже достаточно обвинений. В конфиденциальном рапорте, приобщенном к вашему личному делу, высказываются подозрения о том, что у вас слишком много общих интересов с французами. Вот почему ваше положение в целом выглядит таким невозможным… Я велю Терстону что-нибудь написать. Он хороший человек, Терстон. И надежный…

Кристофер слегка вздрогнул. Генерал продолжал, повергая его в изумление: