И больше никаких парадов

Но не к его поступкам – потому как Левин добросовестно считал Титженса человеком чести – а всего лишь к тону, которым тот разговаривал с сержантом, отнесшимся к Сильвии с такой добротой, но самое главное, к нежеланию Кристофера писать жене письма, что и спровоцировало нынешнюю ситуацию. Титженс хотел было сказать, что с учетом специфики их расставания его письма могли бы показаться попыткой ухаживания, но потом промолчал, а через четверть часа, когда Левин выдал на скользком склоне холма монолог на тему супружеских отношений, инцидент был полностью исчерпан. На тот момент данная тема, вполне естественно, занимала все мысли полковника. По его убеждению, жизнь с женой следовало строить так, чтобы она могла распечатывать любые письма мужа. Именно так Левин представлял себе семейную идиллию. Когда же Кристофер иронично заметил, что за всю свою жизнь не написал и не получил ни одного письма, которое бы не прочла его жена, Левин, в порыве энтузиазма чуть не потеряв в тумане равновесие, восторженно воскликнул:

– Я в этом ничуть не сомневался, старина! Вы даже не представляете, как мне радостно на душе после ваших слов.

После чего добавил, что желает, по мере возможности, перенять жизненные представления его друга Кристофера и во всем вести себя в точности так, как он. Конечно же, потому, что объединение их с мисс де Байи состояний можно было по праву считать поворотным пунктом всей его карьеры.

4

Они поднялись обратно на холм, чтобы Левин мог телефонировать в штаб и попросить выслать за ним автомобиль на тот случай, если генеральскому шоферу недостанет ума за ним вернуться. На этом непрерывная цепь воспоминаний Титженса о той сцене обрывалась… Он сидел на походной кровати, лениво водя карандашом по квадратной странице записной книжки, открытой на коленях, снова и снова пробегая глазами строку, которой заканчивался подготовленный им рапорт по его собственному делу: «Поэтому разговор в итоге получился довольно сумбурный». На эти слова накладывался образ темного холма с мерцавшими у них под ногами огнями, которые теперь, по окончании воздушного налета, рвались в небо…

Но в этот самый момент докторский ординарец, словно вознамерившись поиронизировать, сипло произнес имя:

– Бедный Ноль-девять Морган!

После чего на белой бумаге у себя под носом Титженс увидел тоненькую, дрожащую красно-багровую пелену, а затем липкую поверхность алой вязкой краски, которая не застыла на месте, а двигалась! То был давно знакомый ему результат воздействия на сетчатку сильной усталости. Но Титженс возмутился из-за собственной слабости и тут же сказал себе, что яркое зрелище багровой крови несчастного Ноль-девять Моргана сетчатка подсунула ему после того, как при нем произнесли имя бедолаги! Он с мрачной иронией стал наблюдать за этим феноменом, блекшим прямо на глазах и смещавшимся в правый верхний угол страницы, приобретая зеленоватый окрас.

А потом Титженс спросил себя, можно ли считать его ответственным за смерть парня. Мог ли он, сообразуясь со своим внутренним устройством, себя в этом обвинить? Это была бы нелепица. Конец света! Конец света, причем самый что ни на есть абсурдный… Однако тем вечером этот никчемный осел Левин счел себя вправе влезть в отношения между ним, Титженсом из Гроуби, и его женой. Вот это и был настоящий конец света во всей своей абсурдности! Подобное выглядело столь же невообразимо, как и предположение, что офицер несет ответственность за смерть человека… Но сама мысль в голову капитану, конечно же, пришла. Как вообще он мог нести ответственность за чью-то смерть? По сути – в буквальном смысле – действительно мог. Это всецело зависело от его решения, отпускать солдата домой или нет. Жизнь и смерть Моргана оказались в его руках. Но ведь он все сделал правильно, как полагалось. Написал в полицию его городка, которая посоветовала никакой отпуск парню не давать… Какой нравственный поступок со стороны органов охраны правопорядка! Они умоляли никуда не отпускать Моргана, потому как и в постели, и в прачечной его сменил профессиональный боксер… Какое поразительное проявление здравомыслия… Скорее всего, им попросту не хотелось ввязываться в конфликт с рыжим Эвансом из замка Кох…

На миг Титженсу привиделись глаза Ноль-девять Моргана, взиравшие на него с удивлением – как в тот момент, когда Титженс отказался его отпустить! Нет, капитан действительно их увидел!.. Ноль-девять Морган смотрел удивленно. Без всякой обиды, но недоверчиво. С таким видом можно взирать на Господа, сделавшись совсем маленьким у Его трона, на котором Он, возвышаясь над тобой на десять футов, выносит очередной непостижимый приговор! Бог дал отпуск, Бог и взял… В том, чтобы быть Богом-Титженсом, ничего благословенного, вероятно, нет, хотя это и очень странно…