И будут люди

К ним стали на постой два офицера — молодые, веселые, голосистые, как петухи. Въехали во двор на резвых конях, отец показал им конюшню, а когда офицеры ввели туда коней, гостеприимно пригласил к себе:

— Заходите в дом, дорогими гостями будете!.. А ты, Таня, возьми ведро воды, напоишь потом их коней.

Один из офицеров галантно запротестовал: как они могут допустить, чтобы такая хорошенькая панночка трудила свои белые ручки!.. Однако Таня молча прошла мимо, обиженно поджав губы: перед ее глазами все еще взвивались те страшные нагайки. Она вытянула из колодца ведро с водой, отнесла в конюшню. И хотя офицерские кони потянулись мордами к ней, она обошла их, подставила ведро Ваське.

— Таня! — Горячий шепот донесся до нее, казалось, прямо с неба.

Таня ойкнула, выпустила ведро, облила себе и Ваське ноги.

— Таня, не бойся, это я.

Федько смотрел на нее сверху, как домовой. Весь в сене, в пыли — зарывался, видно, в сено до самого дна.

— Таня, где они?

— В дом пошли, — едва шевеля губами, ответила Таня. — Отец их пригласил.

— Пригласил?.. Значит, они дороже родного сына?

Обиженная усмешка скривила Федоровы уста, недобрым огнем загорелись его глаза. Он схватился за балку, дрыгая длинными ногами, повис на ней, потом ловко спрыгнул вниз, на землю.

— Что ты делаешь, сумасшедший! — ужаснулась Таня. — Ведь они могут войти!

— Не войдут… Их кони?

— А то чьи же!

— Хорошие кони.

Федько погладил крайнего жеребца по изогнутой лебединой шее, перебрал пальцами гриву, и какая-то разбойничья мысль уже мелькнула в его черных глазах.

— Ты что думаешь делать?

— Ничего, — загадочно улыбнулся Федько. — Полезу опять на чердак, в сено, погреюсь. А ты приготовь мне на дорогу поесть чего-нибудь. Да смотри — дома ни слова!

Таня только головой кивнула. Еще с детства она привыкла беспрекословно подчиняться брату и теперь думала только о том, как бы незаметнее вынести из дома съестное.

Она пришла в конюшню уже в сумерки. Кони спокойно хрупали сено, стучали копытами в доски, ясли поскрипывали. Таня прислушалась, тихонько позвала:

— Федя!.. Федя!..

Брат тотчас мягко соскочил вниз, даже не стукнул сапогами.

— Ты чего так долго возилась? — недовольно спросил он, беря хлебину, большой кусок сала, пирожки с капустой и мясом.

— Не могла. Эти двое долго сидели за столом: то обедали, то договаривались с отцом о молебне…

— О молебне? Вот мы им устроим молебен, дай только время!

В темноте Таня не увидела — догадалась, как усмехнулся недобро и грозно брат. Посопел, жуя пирожок, спросил:

— А сейчас они что делают?

— Легли спать.

— Ну и пускай себе спят. А ты вот что, Таня… — Федько наклонился к сестре, горячо дохнул ей в лицо. — Я сегодня отсюда сбегу. Как только стемнеет, ты выведешь мне за ворота коня… Выведешь?

— Выведу, — покорно согласилась Таня. — Ваську?

— Не Ваську, глупая! Васька еще в хозяйстве пригодится. Вот этого жеребца. Пускай меня попробуют поймать на нем!.. Только слышишь — веди осторожно, чтобы никто не услышал! А если увидят все же, скажешь, что вывела коня прогулять. Слышишь?

— Слышу, — ответила Таня, сдерживая слезы.

— Ты чего? — почувствовав эти невидимые слезы, спросил брат. — Боишься?

— Боюсь, — честно призналась сестра. — И… и Ваську жалко: заберут у нас Ваську.

— Не заберут.

— Заберут.

— Так кого тебе жальче, Ваську или брата? — вспыхнул Федько, и Таня, пристыженная, взяла брата за руку:

— Я выведу тебе коня, Федя!

— Да не сейчас, а как совсем стемнеет, — остановил ее брат. — Я буду ждать тебя за воротами. А когда я уеду, то ты и этих выпусти во двор. И ворота не закрывай. Пускай думают, что кони сами вышли… Слышишь?

— Слышу, Федя…

Еле дождавшись, пока совсем стемнеет, Таня накинула кожушок на плечи, осторожно вышла из дома. Задерживая дыхание, сошла с крыльца, огляделась, прислушалась — нигде ни души.

Во дворе морозно и тихо. Сонный городок зарылся в глубокие снега, плотно закрыл ставни на окнах, чтобы не выпустить ни одного лучика света наружу, ни одной капли тепла. В высоком, овеянном черными ветрами небе блестели звезды, дрожали и перебегали с места на место, искали затишья. Порой какая-нибудь из них сорвется, на миг повиснет на светлой ниточке, а потом полетит прямехонько вниз, упадет на зеркальную поверхность Хорола, рассыплется на тысячи мелких осколков. Осколки эти долго подскакивают, гаснут на льду, застывают и будто плачут — вызванивают тоненькими голосками, даже сердце заходится, когда слышишь их. Занемевшими, непослушными пальцами взялась Таня за уздечку, потянула за собой коня. Жеребец горячо дышал ей в затылок, мотая головой, игриво всхрапывал, косил огненным глазом на Таню. Голубые тени шевелились вокруг, испарялись под скупым светом звезд, плавали в неподвижном морозном воздухе, загадочные и жуткие. У Тани уже не только пальцы, душа заледенела от страха, и вся она так мучительно напряглась, что казалось: крикни кто-нибудь рядом — она тут и умрет. Она шла, как лунатик, шла прямо в ужасные эти тени, а конь вытанцовывал позади, ломал звонкими копытами тишину.