И будут люди

«Вот женщина! — растроганно смотрел Оксен ей вслед. — Такую бы Ивану! Если бы она была не молодицей, а девкой, можно было бы и сватов посылать. Что бедная… На что теперь богатство! Лишь бы не ленивая и здоровая, а то, что из бедного рода, может, и лучше: меньше глаза будут колоть да завидовать… А может, и в самом деле сосватать Ивана? Дети?.. Что дети?.. Старше его?.. Да разве у нее на лице написано, на сколько она старше? Вот только о ней плохие слухи ходят. С тем путалась, с тем жила… Да и на это можно закрыть глаза. Мария Магдалина вон какая блудница была! Только Иван не захочет!.. Бродит, выглядывает какую-то кралю. Я в его годы уже давно был женат. Покойный отец не спрашивали меня, воли не давали. Позвали, сказали: «Оденься по-праздничному, поедешь со сватами Варьку сватать!» Я и поехал. Попробовал бы я ослушаться! Хоть до этого и не видел Варьки, не знал, кто она и откуда… А этот не пойдет, не послушается… А пусть бы в то время попыталась убежать жена, как вот от меня сейчас! Боже, боже, или ты уже не видишь, что на свете творится?.. — И, испугавшись этого богохульного упрека, испуганно стал креститься: — Господи, прости! Помилуй мя, господи, ибо сам не ведаю, что говорю!..»

Марта не забыла прийти к ним и вечером. Пришла и на следующий день, и на третий. Ходила ежедневно. Варила еду, ухаживала за скотиной, а потом взялась белить хату, разукрасила печь яркими, пышными цветами, помазала завалинку красной охрой, еще и пообещала, что, если даст бог, дождется весны, посадит вокруг цветы: «Вот тогда уж, Оксен, и у вас будет как у людей!»

А потом собрала все белье, все заношенные до черноты сорочки и кальсоны, запыленные рушники и засаленные полотенца, что их уже, казалось, не вываришь, не отстираешь, да и потащила все это на берег реки, к чистой водичке, где встретили ее любопытные женские глаза.

— Марта! А Марта! Это твои сыновья уже так выросли, что длинные штаны носят?

— Длинный у тебя, Варька, язык! Смотри, чтобы тебе его не укоротили!

— Кто же это мне укоротит его? Не ты ли, случаем?

— А хотя бы и я!

— Ов-ва!

— Повакай, повакай! Вот как огрею вальком, сразу оцепенеешь!

А сорочки так и свистят у нее в руках, потому что разговор разговором, а работа работой. И валек, конечно, служит не для того, чтобы выбивать лишнее любопытство из женских голов. Хотя и следовало бы! Вот и мелькает он неистово в сильных руках Марты, бьет-выбивает штаны или сорочки, только брызги летят во все стороны!

— Марта, а правда, что ты к Ивасютам переходишь? — пробуют подъехать к Марте с другой стороны женщины.

— А почему бы ей и не перейти? — отвечает вместо Марты другая. — Люди они порядочные, богомольные и работящие.

— Вот только к кому?

— Как к кому?

— Да к старику, к Ивану или к Алешке? То ли ко всем вместе?

— Тьфу, бесстыжие! Побойтесь бога! — плюется та, что заступилась за Марту.

Смеются женщины, улыбается и Марта. Пусть болтают, ей не привыкать! «Перемывайте, любезные, мои косточки — белее будут! А вот если и в самом деле женю на себе хотя бы Ивана, то не одна из вас прикусит свой злой язык! Да и Василь еще поплачет по мне…»

Вот такими мыслями утешается Марта, не обращая внимания ни на какие пересуды. Ведь люди как люди, всегда тут как тут, когда надо осудить, охаять, покачать головой. А вот чтобы помочь, поддержать человека, когда тяжелым бревном навалится на него беда… Куда вы тогда убегаете, добрые соседушки, ласковые советники, щедрые на обещания? Каким ветром сдувает вас перед лицом страждущих? Так быстро сдувает, что хоть кричи, хоть голос надорви — никто не откликнется!.. Поэтому не лезьте в глаза Марты со своими советами, лицемерным сочувствием, она обойдется без вас.

Связывает белье в тяжелый узел, даже рядно трещит, — а ну-ка, кто из вас поднимет такой?

— Марта, помочь тебе?

— Спасибо, обойдусь сама! Это уж вы подсобляйте друг другу, коли такие немощные!

Схватила узел, взвалила его себе на спину и понесла, словно не чувствовала тяжести.

Женщины только рты разинули. Черт, а не молодица! Нет, везет-таки Ивасютам: что ни прибьется к их двору, все на руку!

Ивасюты и в самом деле были довольны Мартой.

— Сам бог послал нам ее! — расхваливал Оксен молодицу. — Не знаю, что бы мы без нее и делали…

И уже не колебался, пахать или не пахать ее поле. Дождались погожего дня и выехали на ниву Марты. И Марта, приготовив обед, несла его через все село, хвасталась каждому встречному:

— Несу вот своим пахарям обед, да боюсь, чтобы не опоздать, — пашут же с раннего утра!

— И хорошо, Марта, пашут?

— Пойдите посмотрите! Куда там этим недотепам…

— Каким это недотепам? — делают вид, что не понимают, хитрые крестьяне.

— Да тем, что в тозе!

Ганжа, когда услышал эти слова, даже потемнел: не ждал он подобного от Марты! Разве они не вспахали ей запущенное поле, не засеяли взятым у государства зерном, разве не сжали и не смолотили его? Забыла, как благодарила их всех? Эх, Марта, Марта! Сама лезешь в петлю… Вон Володька уже открыто называет ее подкулачницей, кулацкой подпевалой и требует от Ганжи лишить ее права голоса.