И будут люди

Оксен поехал в церковь, едва уговорил утомленного батюшку приехать и окропить хату святой водой. И хотя батюшка хорошо покропил святой водой, отслужил молебен, но Оксен все равно потерял покой, треснувшая матица торчала над ним и днем и ночью.

А тут еще заехал к нему давний знакомый Евсей Евдокименко — зажиточный хозяин из далекого хутора, а по-нынешнему тоже кулак. Познакомились они у покойного отца Виталия еще перед революцией, неоднократно встречались потом возле церкви, беседовали об урожае, о погоде, о ценах на хлеб, но ни Оксен у Евсея не был, ни Евсей у Оксена, хотя каждый раз приглашали друг друга в гости. Видимо, припекло Евсею, что вспомнил и прикатил к нему.

Гость был на голову выше хозяина, худой, костлявый, а на лице словно черти горох молотили: еще парнем заразился где-то оспой, и она изуродовала все его лицо. Позже, когда женился и выделился на хутор, налетел на него посреди поля вихрь и засыпал песком глаза. С тех пор не расставался с платком: жгло глаза, вечно они слезились, а после сна слипались так, что трудно было их открыть. Десять лет собирается к врачу, да все не выберет времени.

Вот и сейчас сидит за столом, вытирает грязной тряпкой глаза, мигает красными, опухшими веками.

— У вас, Оксен, видать, еще тихо и мирно. А у нас уже жмут, что ребра трещат!

На столе недопитая водка, сало, лук, пирожки с картошкой и сметана в глубокой миске: слава богу, было чем угостить человека, обо всем позаботилась Марта.

— Да где там мирно! — возражает Оксен. — Попробовали бы, Евсей, этого мира, не то запели бы!

— Эх, не грешите, Оксен, не грешите! — настаивает на своем Евсей. — У вас в сельсовете люди как люди, а у нас совсем взбесились, хорошему хозяину вздохнуть не дают. Так уже душат, так душат, что хоть с высокого берега да в реку… Недавно приехал из района секретарь сельсовета, привез кучу облигаций, бросил их на стол председателю: «Чтобы до завтрашнего дня все роздали!» Так председатель что? Думаете, разложил на всех крестьян поровну? Держите карман пошире! Составили списки из тех, кто позажиточнее, наметили, сколько дать каждому этих проклятых облигаций. И пошла катавасия в селе.

— А что вы, Евсей, от них хотите? Вы бы хотели, чтобы пес блины пек, — он их тестом съест…

— Псы, настоящие псы! — вытирает глаза Евсей. — Все рвут, все кусают, еще и огрызаться не смей. Если что — сразу: «Молчи, а то предадим суду!» Все ходит да ищет сучка в камыше: кого бы еще кулаком сделать? А если сделают, пиши пропало! Так тебя налогами прижмут, что ты даже ахнуть не сумеешь…

Оксен с сочувствием слушает гостя. То же самое и у него. Посеял в прошлом году у себя и на арендованной земле, урожай был неплохой, можно было бы жить и бога хвалить. Сдал честь честью весь налог, который причитался по закону. Но не успел отвезти последний мешок, как снова зовут в сельсовет: «Тебе еще двести пудов сдать придется…» Оксен кричать: «Так я же сдал, вот квитанция!» Но Ганжа даже глядеть не захотел на них. «Чего ты мне тычешь в глаза, не слепой! Об этом хлебе мы знаем, а теперь еще двести пудов вывези!» Стиснув зубы, наполнил мешки и снова отвез. Сдал. Оторвал от сердца. Осталось только-только до нового урожая дожить и на посев. А из сельсовета еще и угрожают: «Не вздумай сократить посевную площадь — проверим!» Дожился: не волен уже и сеять, что тебе надо и сколько надо. Уже и полю своему не рад.

«Охо-хо-хо! Нет правды на свете, да уж, очевидно, и не будет!» Но все же он пробует утешить гостя. Не так для него, как для себя самого произносит утешительные слова:

— Да не очень печальтесь, Евсей, может быть, как-нибудь переживем это лихолетье!

— Да, держите карман шире! — возразил Евсей. — Так они и дадут вам пережить! Не к этому идет, Оксен.

— К чему же?

— Вы что, газет не читаете?

— Некогда мне их читать.

— Вот и зря. А там, Оксен, все про нас наперед наворожено: будут ликвидировать как класс!

— Как ликвидировать? — Душа стынет у Оксена.

— Как класс! Придут, придушат и зарывать не станут. А добро все разберут.

— Так, может, это неправда?

— Где же неправда, когда каждая газета только об этом и лает с пеной у рта! Говорили когда-то про конец света и про Страшный суд, вот он и подходит для нас. Только не бог будет судить нас… Неспроста в этом году люди видели луговых мотыльков, а у них на крылышках «б» и «з» написано.

— Почему это «б» и «з»?

— Да, «б» и «з»: бога забыли.

Оксен испуганно крестится, по привычке поднимает вверх глаза и видит треснувшую матицу. И вдруг он неожиданно вспоминает другую трещину: в пне вербы, в которую его разъяренный отец вставлял руки Василя. А теперь, видимо, его очередь пришла, придет Ганжа со своими помощниками и уже не руки — голову Оксена всунет в эту трещину на потолке да и выбьет невидимый клин!..

А Евсей все гнет свое: