И это взойдёт

Свадьба вышла сумбурной, натянутой и пьяной. Все то и дело поднимали бокалы, читали дрянные шаблонные стишки из открыток с золочеными розами и кричали «горько». Почему-то никто не произнес ни одного человеческого, живого слова «от себя» – только разные лубочные глупости вроде «желаем паре молодой дожить до свадьбы золотой». Свидетель – дружок Антона умудрился вспомнить все пошлости, которые только изобрело человечество, и развлекал нас «уморительными» состязаниями вроде «попади карандашом, привязанным к поясу, в горлышко стоящей на полу бутылки». Он чувствовал себя хозяином на этом празднике жизни. Впрочем, Антон выражал ему всестороннюю поддержку: радостно ржал, выталкивал гостей участвовать в аттракционах и сам с энтузиазмом подыгрывал. Я мило улыбалась из-за букета роз, который поставили на столе прямо передо мной, и старалась не замечать приступов тошноты, вызванных токсикозом. Родители Антона сидели строгие и серьезные, как пара парторгов. Мои мама и папа наблюдали за происходящим со скучающими, скорбными лицами. Папа методично напивался, а мама все время что-то равнодушно жевала, пока общительность и веселость Антона не докатились до их столика. Начинался очередной конкурс, для которого требовались добровольцы, и он решил вытащить в веселый круг участников мою маму. Та оказывала вялое, но искреннее сопротивление. Антон не отставал – тянул ее за руки и в конце концов догадался выдернуть из-под нее стул. Тут уже мама не выдержала, вскочила и подбежала ко мне: «Скажи своему мужу, чтобы он оставил меня в покое!» – прошипела она.

Я с укором посмотрела на Антона. Он понял и больше к столу родителей не приближался. Мама снова принялась скучать.

Дошло и до дикого народного обычая: свидетели расколошматили о кафельный пол глиняный кувшин, набитый мелочью. Монеты раскатились по пыльному, затоптанному полу, а шумный свидетель бросился ко мне с веником. «А теперь невеста покажет нам, как она умеет вести дом, хранить чистоту и собирать семейный бюджет!»

Гости высыпали в центр зала и принялись задорно отбивать чечетку по монетам, стараясь ногами распинать деньги подальше – под столы, в углы. Антон тоже прыгал среди этой разошедшейся толпы. Я вышла в центр зала с веником, попыталась нагнуться, чтобы начать мести пол, и почувствовала, как в уже наметившемся животе шевельнулся ребенок. Я отставила веник и вернулась на свое место.

– Ну ты чего всю потеху портишь? – подскочил ко мне Антон. – Смотри же, как весело!

Мама тоже внезапно вышла из оцепенения.

– А что это ты раскидался чужими деньгами? Сам-то много ли заработал, чтобы швыряться? – наехала она на Антона, глядя на ноги танцующих.

Она схватила веник и принялась сметать мелочь в совочек. Пьяные гости старались ей помешать, выбить старательно собранные в кучку монетки и снова расшвырять их по всему полу, их каблуки мельтешили в опасной близости от ее рук, которые быстро сделались серыми от поднятой пыли. Мама заслоняла свою добычу телом. Антон тоже отбивал чечетку в центре толпы. Мама слишком низко наклонилась, и злосчастное яблоко, выскользнув из лифчика, покатилось по полу. Не успев даже задуматься, Антон на автомате ловко пнул его – как футбольный мяч. Яблоко с хрустом раскололось на половинки и разлетелось в разные стороны. Мама ойкнула и выронила веник. Толпа замерла и уставилась на нее.

– Упс, – только и сказал Антон и почему-то глупо расхохотался.

Зареванная мама уже бежала ко мне.

– Ты должна что-то с ним сделать, – завывала она. – Этот человек ничего не ценит – ни твоих, ни моих, ничьих усилий! Он может только уничтожать созданное другими!

– Никто не просил вас туда лезть, – Антон тут же нарисовался рядом и принялся защищаться. – Чего вы все время лезете, куда не просят?

– Пиявка и паразит, – кричала на него мама.

– Жмотина! – вопил мне в другое ухо Антон. – Как ты, Флора, смогла вырасти нормальным человеком с такой матерью?

– Бросай его, – командовала мама.

– Объясни ей, что она должна меня уважать, – призывал Антон, теребя цветок, пришитый к моему платью.

– Прекратите сейчас же, оба, – потребовала я. – Вы же взрослые люди!

– Она первая начала, – канючил Антон. – Ты должна защищать меня.

– Еще чего! – возмущалась мама. – Она должна защищать свою мать, то есть меня.

– Замолчите оба! – взмолилась я.

Я вскочила из-за стола и выбежала из ресторана. Чувствовала, что дошла до той степени усталости, при которой наступают душевная неряшливость и отупение, когда каждое усилие дается тяжело. Хотелось просто лечь и больше никого из них не видеть и ни за что не отвечать: ни за деньги, ни за мир между мамой и Антоном, ни за еще не родившегося ребенка. «Не поддаваться, ни за что не поддаваться этой усталости. В конце концов, что может быть проще, чем стать несчастной? Если хочешь жить – надо делать усилия. Иначе ничего не выйдет!» – убеждала я себя, чувствуя, что охватившая меня нежная жалость к себе готова вот-вот переродиться в жестокость по отношению к другим. Я тряхнула головой, чтобы сбросить с себя это наваждение, и, надев на лицо приветливейшую из своих улыбок, вернулась в зал.