И это взойдёт

Я не сразу ее узнала. Впервые за долгое время я видела мамино лицо абсолютно расслабленным, даже с легкой улыбкой. Без скорбно сжатых губ, нахмуренных бровей и застывшего выражения невыносимой обиды, страдания, разочарования и потерянности. Как будто ей вдруг пообещали, что все еще случится и что однажды она все-таки будет счастлива. А то, что сделала с ней жизнь в последние годы, – это ошибка, наказание, которое предназначалось не ей. И вскоре все будет исправлено.

Я, ревевшая всю дорогу до больничного морга, вдруг успокоилась, взглянув ей в лицо.

– Да, это моя мама, – кивнула я санитару и стоявшему рядом водителю «газели» из ритуальной службы, который должен был перевезти тело из больничного морга в наш, районный, где ее нарядят, сделают макияж и уложат в гроб.

– Забирайте, – скомандовал санитар.

– Да-да, – кивнула я и повторила водителю ритуальной службы. – Забираем.

– Грузите, – пожал плечами шофер и выставил из фургончика самые простые носилки – две палки с натянутыми между ними брезентом. – Я вам не грузчик.

Я посмотрела на Антона и на санитара – мол, давайте. Перекладывайте тело и несите в машину. Антон судорожно глотнул воздуха и выбежал из кафельной комнаты. Я побежала за ним. Он, согнувшись, блевал на траву рядом с моргом.

«Я не могу! Я боюсь мертвецов. Меня тошнит. Нет, нет, ни за что», – и он судорожно принялся прикуривать сигарету.

Я вернулась в морг:

– Мужики, ну пожалуйста, перенесите маму, – просила я санитара и водителя.

Оба они отворачивались и повторяли только одно:

– Я не грузчик.

Почему-то в тот момент я была так ошарашена, что не догадалась просто дать денег каждому из них – ведь они этого и ждали, как я сообразила много позже! Все, на что у меня хватило фантазии, это встать на колени перед водителем:

– Ну как же так? Неужели вы мне не поможете?

– Черт с вами, – он поправил кепку. – Пятьсот пойдет?

– Пойдет, – закивала я и оглянулась на санитара. Но его уже и след простыл.

Мы с водителем подняли простыню за края и перекатили маму на носилки. Он взялся за передние ручки, я за задние. Понесли. Тяжесть ошеломила. Идти было всего ничего – метров двадцать. Но они показались мне марафоном с китом в руках. Я чувствовала, как внутри меня что-то потихоньку обрывается с каждым шагом.

Еще когда «газель» с мамой отъезжала с больничного двора, я почувствовала, что во мне началось что-то необратимо страшное. Оказалось – выкидыш.

На мамины похороны я не попала, потому что лежала в больнице, обколотая капельницами. А когда ребенка все-таки спасти не удалось, капельницы отменили и обкалывали антибиотиками и успокоительными.

Выйдя из больницы, я несколько месяцев жила словно замороженная. Потом начала плакать. Слезы захватывали меня вдруг, внезапно, в самых неподходящих ситуациях, без предупреждения. На переговорах с заказчиками, на садовом рынке, в магазине, в банке, на унитазе. Это могло случиться в любой момент. Стоило малышу заказчицы, улепетывая от няни, вбежать в комнату, где мы обсуждали план участка, я начинала рыдать. Так же действовали детские песенки, звучащие из телевизора или радио.

Мне стало страшно выходить из дома. И тогда я позвонила психологу. Мы встречались с ней долго, но из всех встреч я запомнила два дельных совета: во-первых, перестать пить (а закладывать я начала не по-детски), а во-вторых, не сдерживать слез и не пытаться их контролировать. А как только подступят рыдания – тут же находить укромное место и плакать-плакать-плакать, отложив любые дела и забыв обо всем другом. Плакать, будто идет долгий, нескончаемый дождь. Смотреть на этот воображаемый дождь и ждать, когда он сам закончится.

Протрезвев и проплакавшись, я развелась с Антоном. Не смогла ему простить бегство от носилок. И еще психолог научила меня беречь себя. Никто не может действовать свыше сил, ему отпущенных, и не поплатиться за это. Забирая энергию для сверхусилий на одном поприще, ты крадешь ее у других. Если выдергивать нитки из ткани жизни, она истончается. И рано или поздно прорвется.

Флора. Клумба с секретом

Лягушки скользили крошечными лапками по стенкам банки, которую я взяла в руки, словно гладили ее изнутри. Я представляла, что внутри меня тоже сидит кто-то и нежно меня гладит.