И хочется и колется

Деловой Север излучал уверенность. Слова произносил веско и резко, коротко, по-деловому. Мать смотрела на него с любовью и тоской. У неё дрожали губы и подбородок, но глаза оставались сухими.

Не знаю, что на меня нашло, но я просто поддалась порыву – взяла и сжала маленькую ладонь Генкиной матери в своей. Может, хотела так поддержать, а может, сказать: всё будет хорошо. А он, ваш сын, не такой уж и сухарь на самом деле. Просто… ему тяжело выражать свои чувства. Не умеет. Не научился ещё.

И, словно услышав мой внутренний монолог, Генка осёкся. Я увидела, как он смотрит на наши соединённые руки. Смотрит и не может оторвать глаз.

– Ты прости меня, мам, – вырывается у него. Совсем по-другому. Так, что мурашки бегут по коже. Несколько слов, но так, что хочется плакать. Он ничего не объясняет, не пытается оправдаться, и от этого его слова кажутся самыми главными, самыми важными сейчас, очень весомыми, настоящими, искренними.

– А знаешь, – в полной тишине говорит его мама, – я даже рада, что заболела. Иначе, наверное, никогда бы не увидела тебя рядом. Не узнала бы, что ты женился, что у меня растёт внук.

Генка дёргается, будто его током прошили. Ну, да. Костя для него не сын, конечно. Но Крокодилу хватает сил промолчать.

– Мне Дима звонил сегодня. Боялся, чтобы я тут от счастья не померла. Подготовил, как мог. Но я почему-то думала, что тебе не хватит духу, что ли, всё рассказать.

Генка поднимает глаза.

– Хватило. Не такой уж я и трус, мам. Да, у меня есть Лиля и Костя. А ещё есть Джина, которая умирает, но до сих пор тебя терпеть не может. Дима о ней рассказал?

– Приехала наследство оставить? – Генкина мама закатывает глаза, а губ её касается усмешка.

– Что-то вроде того, – бормочет мой Кактус.

Мы везём её как королеву. И в клинике мать Северина встречают вежливо и бережно. Я вижу, как Генка вздыхает с облегчением. Ему так спокойнее. Ему кажется, что всё под контролем. А я со страхом думаю, как быстротечна, а порой скоропалительна человеческая жизнь. Как хлипка и ненадёжна. Секунда – и человека может не стать. Как случилось с моей мамой. Как могло случиться с мамой моего Крокодила, а он бы не успел. Со всеми своими деньгами и лучшими врачами мог опоздать.

– Ген, – прошу я мужа, когда мы выходим из клиники, – дай мне слово.

Он смотрит на меня чуть напряжённо и внимательно. А ещё прячет… испуг, что ли. Наверное, потому что я жёсткая и непривычная. Стальная.

– Дай слово, Ген, что помиришься с мамой. Что будешь встречаться с ней, разговаривать. Приглашать на праздники и дарить подарки. Торт будешь с ней резать и пить чай.

– Лиль, ты чего… – он растерян и не может с собой совладать. Волосы пятернёй ерошит, подбородок трёт.

– У меня нет мамы, ты знаешь. И я бы много чего отдала, чтобы просто разговаривать, общаться с ней. А у тебя… есть. А ты не ценишь, Крокодил. Шкура у тебя толстая, наверное.

– Лиль, – делает он шаг ко мне и обнимает. Прижимает к себе покрепче, целует в волосы, – ну какая шкура, что ты. Я всё понял, Лиль, правда. Ещё вчера подумал. Мы и не ссорились с ней. Так, вышло как-то само собой. Я учиться, а она замуж. У неё Димка появился – не до меня было. Ну, и её этот, муж… видеться запрещал. Дурной какой-то был на всю голову. Она с ним пять лет прожила и удрала. Еле развелась тогда. А мне тогда не до того. Студент, баб куча, своя жизнь… Как-то так и получилось.

– Но ведь теперь всё будет по-другому? – я всё же настаиваю, голову поднимаю, в глаза его синие заглядываю. Мне нужно чёткий ответ знать и слышать.

– Конечно, Лиль. Будем к ней в клинику ездить, навещать. А потом всё, как ты и сказала: встречаться, праздники, торт. Думаю, они с Костиком общий язык найдут. Видишь, у мамы – мальчики. Она умеет с мальчиками. Ей нравится.

Я бы не приплетала сюда Костю. И так… Что я потом делать буду, когда всё закончится-то? Но пока не спорю, не могу. Мне нужно подумать. Я запуталась окончательно. Всё глаза закрываю, отмахиваюсь, стараюсь не думать о «потом». А где-то внутри гнездится страх. Живёт паук, который только и ждёт своей жертвы.

Я снова храбро запираю створки в собственном сердце. Не сейчас. Не надо. Рано ещё паниковать. Крокодил меня ещё домой не свозил. А я… одна не справлюсь без него. Не смогу. Я туда возвращаться боюсь до дрожи в коленках. Ну, и вообще…

Генка обнимает меня за плечи. Бережно. Мы в машине, на заднем сиденье. Так хорошо в его объятьях. Надёжно. И мысли в голову лезут отчаянные, крамольные. Я живу в ожидании вспышки: а вдруг это всё не просто договор? Вдруг у Крокодила ко мне чувства проснулись?

Я понимаю, что «вдруг» – слишком большая роскошь и чересчур нереальный сценарий событий, но никто не помешает мне жить иллюзиями и самообманываться хотя бы какое-то время.

Генка смотрит на меня слишком серьёзно. Тянется ко мне, убирает кудряшки с щеки и, кажется, хочет что-то сказать. У меня гулко бьётся сердце. Шестое чувство вопит: вот сейчас что-то произойдёт! И тут у него трезвонит телефон. Момент упущен. Кроко морщится, доставая свой гаджет из кармана.

– Чёрт, – ругается он сквозь стиснутые зубы. – Да, Дим.