И корабль плывет... (СИ)

Кажется, тварь сейчас пошла уже на круг двенадцатый, если я не сбился за своими опиумными делами со счета. Неплохо, совсем неплохо - но вот дотянет ли она до назначенных ей тридцати? Часть меня, конечно, даже сейчас волнуется - не за демона, конечно, за ту шестерку с ружьями, что его сторожит, забавляясь все больше по мере того, как она околевает - но чудодейственная настойка постепенно снимает все тревоги, счищает их с меня, словно кожуру с лука.

The nations, not so blest as thee,

Must, in their turns, to tyrants fall...

И, как и в деле с луком, тут не обходится без слез.

Я не помню, когда последний раз они лились по-настоящему - кажется, в те бесконечно далекие ныне годы, первые годы после Падения. Я не помню, но временами чувствую внутри что-то или, скорее, кого-то - кого-то чужого, невесть как очутившегося в моем теле - и вот он-то беззвучно рыдает уже который год, будучи не в силах остановиться.

Ему было десять, когда нас украли.

Ему было шестнадцать - и это он, конечно же, скрыл - когда отправился на войну.

Войну с адом.

While thou shalt flourish great and free,

The dread and envy of them all...

Нас, выживших, остались лишь единицы, и еще меньше из этого скорбного числа тех, кто помнит случившееся тогда сколько-нибудь связно. Не помнить, не знать - благо, милость, которой нас не оставил Господь даже здесь, но даже так каждый из нас обречен. Обречен просыпаться ночами, когда из черной, липкой бездны памяти возвращается мельчайшая частица былого, является в невыносимом кошмаре отзвук или отсвет, самая крохотная крупица того, что мы видели, когда учинили то вторжение. Этих крупиц вполне достаточно, чтобы сойти с ума, если не глушить его спиртным или, как я, опиумом. Те, кто знают и помнят больше, заканчивают свои дни в Бедламе или в петле - и не примкнуть к ним стоит очень и очень многого.

Rule, Britannia! Rule the waves

Britons never shall be slaves!

Кумский канал был и остается единственным путем сообщения с поверхностью, и предназначен он, конечно, не для нас - игрушки должны лежать в своих коробках смирно. То, что люди по нему проходят - факт, если, конечно, верить в то, что в Лондоне действительно работает французская и русская агентура - но чем они платят за возможность оказаться в аду раньше срока, да еще и вернуться домой, как им удается найти нужные контакты там, наверху - все это было и остается для нас тайной. Узников в тайны не посвящают. Особенно таких, которые дали себя столь позорно разгромить.

Still more majestic shalt thou rise,

More dreadful, from each foreign stroke...

Мы дали бой аду, мы вторглись в саму преисподнюю, чтобы проложить себе путь к спасению, путь к родной, ставшей теперь столь далекой, поверхности. Мы дали бой, но не ушли дальше руин давно оставленного своими хозяевами Каракорума. Мы сбросили все карты, и все они были биты. Как и мы, окончательно отдавшие свой город и себя во власть ада. Как и мы, что обречены доживать здесь свой короткий век.

As the loud blast that tears the skies,

Serves but to root thy native oak...

Демон все еще поет под дулами наших винтовок. Без верхней одежды околеть на палубе можно меньше, чем за час, но она держится уже куда больше часа. Намного, намного больше. Упорная тварь. Если протянет до пятнадцатого круга, надо будет сходить ее проведать. Ведро холодной воды, выплеснутое в фальшивое лицо, определенно должно положительно сказаться на бодрости. И к дьяволу все те обещанные деньги.

Rule, Britannia! Rule the waves

Britons never shall be slaves!

Плеснув в стакан еще немного, беру в руки револьвер - в перчатках, конечно, ибо примерзать к своему оружию мне вовсе не охота. Стоит лишь это сделать, и поднявшаяся из глубины бессильная злоба, черная, чернее смоли, ненависть снова стискивают меня в своих грубых, лишенных всяческого тепла объятьях.

Небесный Наш прав, кругом права и эта сука из ада. Пути назад нет, пути наверх нет, сколько трупов ты бы себе под ноги не свалил, а если то и выйдет - солнце, к которому ты столь отчаянно стремишься, теперь лишь выжжет твои глаза. Пути назад нет, а впереди лишь великое ничто, и не легче ли просто...

Других ведь я уже не раз казнил.

Словно в ответ на эту мысль память услужливо подбрасывает мне старую и страшную историю, затягивает все вокруг непроглядной тьмой и заряжает мое оружье, ставит предо мной пятерых моих моряков.

Я так хотел есть...я так хотел есть...

Всех тех, кто тогда сошел на берег, кто заступил за двери Часовни Света.

Какое странное мясо...святой отец, где вы это достали?

Завязанные глаза и забитые кляпами рты.