И на дерзкий побег

На палубе всех погнали к носовому трюму, скользя и матерясь, спускались по трапу вниз. Там, в металлическом пространстве, тускло горели на подволоках фонари в сетках, по бортам в несколько ярусов тянулись нары, над ними сипел в трубах пар.

— Занимай кубрик, братва! — шмякнул на доски мешок Громов.

Начали устраиваться.

— Словно в каземате, — буркнул Трибой, когда расположились на одних из нар, поближе к люку. — Пароход случаем не течёт? — мазнув рукой по борту, показал мокрую ладонь.

— Не дрейфь, Сёма, — успокоил моряк. — Это всего лишь конденсат. По виду коробка[67] прочная.

— Тогда ладно, — утёр ладонь о штаны.

Осмотрелись. Помимо их этапа тут уже была масса гражданских из тех, что погрузили раньше. Набили корабль под завязку.

Спустя короткое время вверху бахнул стальной люк, звякнули кремальеры[68], звуки снаружи исчезли. Остались только внутри: негромкие разговоры, шорох тел и сипенье пара в трубопроводах. Воздух, постепенно густея, становился спёртым.

— Так на хрен задохнемся, — стянув с плеч телогрейку, расстегнул Шаман ворот гимнастерки.

— Не. У нас место клёвое. Рядом с трапом. Да и вентиляцию должны включить в море, — сказал Громов.

Минут через тридцать корпус судна задрожал, донёсся длинный гудок. Отчалили.

— Вроде как тронулись, — утёр рукавом лоб Василий. — Никогда не плавал по морю.

— А я плавал на шаланде по Чёрному. Отдыхал у приятеля в Крыму, — мечтательно произнес Трибой.

— Сколько, интересно, ходу до Магадана? — улёгшись рядом, подпер Лосев голову локтем.

— На пересылке местные толковали, дней семь-восемь, — откликнулись сверху.

Между тем народ в трюме постепенно осваивался: начались хождения и разговоры, сиплый голос звал какого-то Степана, потянуло запахом махры.

— Пойду-ка прошвырнусь и я, — спрыгнул с нар Громов и двинулся по проходу в сторону кормы.

Вернулся минут через двадцать, влез обратно и сообщил:

— Там в конце, у переборки гальюн, а среди гражданских полно блатных. Уже режутся в карты.

— Значит, скоро начнут раздевать остальных, — хмыкнул Шаман. — Будет, что ставить на кон.

И не ошибся. Спустя час в той стороне стали раздаваться брань и крики: «Снимай клифт[69], падло!» Кто-то проигрался. А по проходу зашмыгали вёрткие парнишки, цепко оглядывая этап.

— Эй, фраер, — тормознул у секции один и похлопал по хромовому сапогу Трибоя. — Давай меняться, — ткнул пальцем в свои опорки.

— Утри сопли, — лениво ответил тот. — И гуляй дальше.

— Ах так! — цикнул слюной в пол. — Ну, погоди, сука.

Вскоре он вновь явился, сопровождаемый несколькими блатными постарше.

— Этот, — ткнул пальцем. — Не хочет меняться.

— Ты чего обижаешь мальца, козёл? — приблизился вплотную один. Сутулый и с длинными обезьяньими руками. Растопырив ладонь, попытался мазнуть Трибоя по лицу, не получилось. Семён уцепил сутулого за чуб и грохнул мордой о нары.

— Людей[70] бьют! — завопил второй, выхватывая из-за голенища финку. Завязалась свалка. Их другого конца трюма повалила толпа блатных, на них сверху прыгали фронтовики. Замелькали кулаки, сворачивались скулы и носы, в воздухе повис мат.

Гражданские, не вмешиваясь, подняли крик и гвалт, шум побоища нарастал. Разъярённый Громов, оторвав поперечный брус, хряскал воров по головам, Лосев молча наносил удары ребром ладони. Узала грыз визжавшего блатняка за ухо, рядом Шаман ломал второму горло.

Когда всё достигло апогея, вверху загрохотал люк, оттуда заорали в рупор:

— Прекратить! Или дадим вниз пар!

На пересылке ходили слухи, что несколько лет назад, когда при перевозке заключенных в Охотском море на «Джурме» вспыхнул бунт, команда пустила в трюм пар, сварив заживо часть этапа.

Крики сразу же начали стихать, драка прекратилась, средний проход очистился. На окровавленной палубе остались пять трупов.

— Убитых наверх! — снова гавкнул рупор. — Быстро!

С нар спрыгнули человек десять, ухватив побитых подмышки и за ноги, покарабкались по трапу. Вскоре, тяжело сопя, спустились вниз. Люк захлопнулся.

— Наши есть? — спросил Лосев, когда проходили мимо.

— Есть один.

— Кто?

— Замполит.

— Жаль комиссара. Хороший был мужик. Но ничего не попишешь.

По кругу пошла цигарка, отдышались.

— Так. Пошли к ворам, — сказал Лосев своим и первым слез с нар.

По дороге Трибой кликнул ещё трех крепких ребят, загремели сапогами по палубе.

Блатные занимали в середине пять секций. Пришедшие остановились напротив.

— Кто старший? — спросил Лосев.

— Ну, мы? — раздалось из одной. — Чего надо?

— Поговорить.

— Залазьте.

Лосев, Трибой и Громов забрались на второй ярус. Остальные во главе с Шаманом, игравшим надетым на кулак отобранным кастетом, остались снизу.

На сальных ватных одеялах, расстеленных поверх нар, в глубине полулежали двое. Мордастый крепкий амбал с замотанной окровавленной тряпкой головой и второй, постарше. Лицо, обтянутое сухой кожей, напоминало череп. Перед ними дымились две кружки чифиря и лежал кусок сахара-сырца размером с кулак. Из темноты выглядывали ещё несколько рож — шестёрки[71].