И на дерзкий побег

Потянул на себя дверь, обитую рогожами изнутри, шагнули за порог. В ноздри ударил спертый воздух, запах портянок и немытых тел. На двух ярусах, тянущихся вдоль стен нар, сидели и лежали на тряпье обитатели барака. Одни о чем-то говорили, другие резались в карты, некоторые храпели. В проходе потрескивали дровами раскаленные печи, волнами плавал махорочный дым. На вошедших никто не обратил внимания, и те пошагали в дальний конец.

Там за дощатым столом, на лавке у стены расположились четверо. С потолка свисала керосинка, давая неяркий свет и потрескивая. Сидевшие прихлебывали чифирь из кружек, закусывая сухой корюшкой. Здесь же стояла миска с красной икрой. В ней торчала ложка. Пришедшие остановились у стола.

— Мы пришли, Артист, — сказал Шаман.

Тот сидел в центре, по пояс голый, на груди наколка — храм с куполами. На боку длинный шрам.

— Коли так, присаживайтесь, — кивнул на лавку напротив. — Оса, — ещё чифиря, — покосился в темный угол.

Там что-то брякнуло, послышалось журчанье, возник молодой парень. Молча поставил перед гостями две парящих кружки и упятился назад.

— А что это у тебя на фронтоне за цацки? — взяв свою кружку в руки, отхлебнул Шаман. Лосев сделал то же самое. Напиток этот знал, в бытность ротным не раз пил со штрафниками. Готовился чифирь просто. На пол-литра воды стограммовая пачка чая. Дважды перекипятить и дать чуть отстояться. Напиток бодрил, снимая усталость.

— Воры, — усмехнулся Артист. — Нравятся?

— Да как-то непривычно.

— Привыкай, Шаман. Теперь им всем хана. Эти не хотели взять кайло в руки, теперь проветриваются. Отлавливаем на пересылке остальных. До нового этапа с материка.

— И кто ж тебе дал такие права? — Шаман отхлебнул снова.

— Война, — Артист отодвинул кружку. — Я на фронте с сорок второго. Пошел из лагеря добровольно. Был у Рокоссовского на Донском, а потом на Центральном. Дослужился до капитана, командовал ротой автоматчиков. Имел ордена «Красного знамени» и «Суворова», победу встретил на Балтике. А потом влип. Побаловался с немкой. Ну и меня снова в лагеря. Законники[60] за своего не признали. Ты, говорят, ссучился. И решили трюмить[61]. Не вышло. Одного пришил, другого изувечил. Начальники хотели мотать новый срок, с ними договорился. Я, мол, опускаю[62] блатных, а вы мне снисхождение. Дали зеленую улицу. Подобрал из таких же, как я, «бывших» ребят и для начала кончили на той зоне всех авторитетов. Чекистам понравилось. Сами уже не справлялись. Ну и пошло поехало. Навели порядок ещё в двух зонах, а теперь перебросили сюда. У меня теперь две сотни рыл, хлопцы оторви да брось. Я комендант пересылки, остальные — в лагерных придурках[63]. Блатные поджали хвост, зону держим вот так, — сжал мосластый кулак. — Ну и хозяин доволен. Меньше головной боли.

— М-да, — хрустнул рыбкой Шаман. — Красиво, Артист, рисуешь.

— Так я чего звал? — подмигнул. — Давайте с майором и вашей кагалой к нам. Всех, конечно, не могу, но на десяток-другой с чекистами договорюсь.

— И что дальше? — закончив пить чифирь, отодвинул Лосев кружку.

— А дальше поставим раком весь «Дальстрой». Воров к ногтю, установим свой закон. Администрация «за», — наклонившись вперёд, хищно оскалился бывший капитан.

— Дело говорит Артист, — прогудел сидевший рядом здоровенный лоб с горелым лицом.

— Так что решайте, — подпрягся второй, в тельняшке. — Или будете пахать за блатных, как фраера.

Ещё двое сидели молча. Один, щурясь, дымил папиросой, сосед поигрывал финкой в пальцах с синими перстнями. Гости переглянулись.

— Тут подумать надо, — выдержал паузу Лосев.

— Ага. Быстро только кошки родятся, — утер шапкой лоб Шаман.

— Думайте до утра, — согласился комендант.

— Дня через три этап на Магадан. А оттуда, как в песне, возврата нету. За ответом придёт Жох, — кивнул на игравшего финкой.

Чуть позже, сунув руки в карманы телогреек (на дворе похолодало), оба возвращались назад. В небе мерцал ковш Большой Медведицы и серебрилась пелена.

— Быстро тут наступает осень. Одно слово, севера, — втянул голову в куцый воротник Шаман.

— А кто такие придурки? — спросил, хрустя инеем, Лосев.

— Ну, там повара, хлеборезы, кладовщики, фельдшера. Короче, всякая шваль, чтоб гнобить простого зека.

— Ясно.

— Чего ясно? — повернул лицо. — Тут, брат, надо шевелить рогами[64]. А ты о придурках.

Дальше пошли молча.

После вечерней поверки (все были налицо), охрана вышла из барака, грохнув дверью. Заскрипели лестницы и помосты, сверху посыпалась труха. Стали отбиваться[65]. Одни снимали телогрейки, чтобы укрыться, другие спали в них. Печки в бараке не топились, считалось, не сезон.

— Как прошла встреча? — спросил, стягивая сапоги, Трибой.

— На уровне, — улёгся на спину Лосев, заложив руки за голову.

— А если подробней? — привалился к стене Громов.

Василий, как обычно, молчал, суча из прихваченного в бане мочала тонкую верёвку.

— Ну, если подробней, слушайте.

И Лосев рассказал о состоявшемся разговоре.

— Такие вот, мужики, дела, — так закончил.

— Скорбные, — добавил Шаман.