И на дерзкий побег

— Вот что вера делает с человеком, — притворно вздохнул Трибой. — Точно — опиум для народа.

Лосев ничего не сказал. Он раздумывал над услышанным накануне от Митрофана. Коль у местной общины есть контакты с земляками в Китае, она при желании могла помочь уйти к ним и там обосноваться. Майор отлично понимал, оставаться здесь не имело смысла. Война закончилась, рано или поздно власть доберётся и в эти места. А вот туда вряд ли. Громова не осуждал, решил — значит решил. Это личное дело каждого.

На следующее утро бывший Алексей, а теперь Михаил, после завтрака отправился в кузницу. Остальные пошли с ним, было интересно. У закрытых дверей уже ждал староста, поприветствовав всех, отворил.

Кузня была добротной, из закопчённых сосновых бревен. Внутри горн с дымоходом и поддувом, рядом ящик с древесным углем, в центре наковальня. Тут же кадка с зацветшей водой, у глухой стены длинный верстак из плах. На стенах всевозможные инструменты и кожаный, прожжённый в нескольких местах фартук. В темном углу кучей сваленное железо.

— Видно, хороший у вас был кузнец, — пересмотрев инструмент, взвесил Громов на руке стоявший у наковальни молот.

— Грех жаловаться, — кивнул староста. — Жалко, рано Бог прибрал.

— Молодой?

— Не. Моих лет.

— Подручный имеется?

— Как же, есть. Зовут Лазарь, щас придёт. Только со скотиной управится.

Разговор прервал стук колёс снаружи, донеслось «тпру», в дверном проёме появился Митрофан:

— Здорово живёте!

— Куда собрался, однако? — пожал ему Орокан руку.

— Еду с сыном на заимку, метать сено. Может, и вы с нами?

— А почему нет? — ответил Лосев. Другие тоже были не против.

Спустя ещё несколько минут, оставив Громова разбираться в кузнице, катили на громыхавшей телеге по уходящей в тайгу просеке.

Заимка оказалась в получасе езды от деревни в солнечной долине на берегу светлой речки. Переехали её вброд, через сотню метров свернули к рубленой избушке с мшаником[124]. За ней, на цветущем лугу стояло два десятка ульев. Дальше открывалась широкая полоса скошенной травы.

— Только у тебя такая? Имею в виду хозяйство, — поинтересовался Шаман.

— Почему? И у других есть. Для сенокосов, пасеки и охоты. Народ у нас работящий.

Выгрузившись, все, кроме Орокана, получили от хозяина деревянные грабли с вилами и принялись сгребать подсохшую траву и складывать в копны. Орокан же, взяв у Митрофана сетку, отправился ловить рыбу.

Работу закончили, когда солнце покатилось к западу, а от зимовья потянуло вкусным запахом. Сняв пропотевшие рубахи, ополоснулись в речке, подошли к костру с висевшим над огнём котлом.

— Из чего уха, отец? — наклонившись, потянул носом Шаман.

— Поймал щучку и тайменя, — помешивал ложкой золотистое варево Орокан. — Всё готово. Можно кушать.

На расстеленном в тени рядне Митрофан нарезал два ржаных каравая, добавив к ним копчёный окорок и овощи с огорода. Клавдий принес из избушки ведерный жбан браги, посуду и туес липового меда.

Благословив трапезу, Митрофан налил всем прохладного напитка, выпили. Дружно заработали ложками. Выхлебав из котла уху и съев рыбу, под сочные ломти окорока выпили по второй, хрустя пупырчатыми огурцами и зелёным луком.

Затем все, кроме староверов, закурили. Касьян, собрав посуду, отправился к речке, а Лосев снова завел с Митрофаном прерванный накануне разговор об ушедшей в Китай части их общины. При этом выяснилось, что через месяц оттуда ожидается маньчжурский торговец для обмена добытой зимой пушнины на товары.

— И что за человек? — прищурился Шаман.

— Орокан, — Митрофан кивнул на удэге, — хорошо его знает.

— Зовут Ювэй, — пососал тот трубку. — В молодости был хунхуз, теперь торговец. Хитрый, как лиса, и жадный.

— Сможет перевезти нас через границу к вашим людям? — взглянул Лосев на Митрофана.

— Если хорошо заплатить.

— Золото пойдет?

— У вас разве есть? — вскинул густые брови.

— Есть немного.

— В таком разе можно не беспокоиться. За него родного отца удавит.

— А кто такие хунхузы? — задал вопрос Трибой. — Никогда про таких не слышал.

— Разбойники, — пыхнул дымком Орокан. — Очень злые и жестокие. При царе приходили на Амур, грабили и убивали много народа в тайге. Удэге, нанайцев, эвенов.

— А теперь?

— Приходят и теперь. Но редко. Русских солдат боятся.

— Так значит, этот Ювэй точно будет у вас? — уточнил Лосев у Митрофана.

— Будет, — тряхнул волосами старовер. — Зимняя охота удалась, и он про то знает.

Назад возвращались в синих сумерках, над дальними гольцами слался туман, «Но!» — потряхивал вожжами Касьян. Мерин, ёкая селезенкой, живо переступал копытами.

Решили обождать в селении маньчжурского торговца. Уставщик со старостой и прочие не возражали.

Громов с первых дней проявил умение в своём деле. С раннего утра и до позднего вечера из кузни доносился веселый перезвон, не было отбоя от местных. Одному нужно было подковать лошадь, другому ошинковать тележное колесо или поправить на плуге лемех, всего не перечесть.

Оценив мастерство и сноровку «брата Михаила», общинный совет выделил ему участок под хозяйство и десятину пахотной земли на окраине деревни, супротив гостевого дома. А ещё пообещал лошадь с коровой.