И на дерзкий побег

Избы в деревне староверов были рублены из кедра в обхват, крыши крыты щепой, на окнах — крепкие ставни. Надворные постройки добротные, чувствовалась хозяйская рука. Пока шли, встретили только стайку детишек, тут же разбежавшихся по домам, да двух женщин, набиравших воду у колодца. Нацепив ведра на коромысла, обе тоже исчезли.

— Да, необщительный тут народ, — бормотнул Шаману Трибой. Тот согласно кивнул — точно.

В центре поселения находилось бревенчатое строение с высокой крышей, на ней восьмиконечный крест. Молельный дом, поняли гости. Самым последним в ряду стояло закопченное строение, рядом станок для лошадей, под навесом кули с древесным углем.

— Вроде кузница? — поинтересовался Громов у старшего, шагая рядом.

— Она, — кивнул бородой тот.

— Почему не работает?

— Коваль по весне помер от горячки. А тебя зачем?

— Знаю это ремесло, от отца. Был у него подручным.

— Вот как? — блеснул старик глазами. — Похвально.

Его спутники исподтишка покосились на Алексея. Сообщение их тоже заинтересовало. Выйдя на околицу, остановились у отдельно стоявшей у осинника избы без пристроек. Рядом — колодезный сруб с воротом и ведром.

— Это у нас мирской дом для проходящих, — пояснил узкоплечий.

Старший отворил низкую глухую дверь и, пригнувшись, вошёл внутрь. Остальные за ним.

Жилище было довольно просторным, в одну комнату. Пол из сосновых плах, у глухой стены покрытые овчинами нары, напротив два окна. В углу глинобитная печь, на полках глиняная и берестяная посуда. Под полками деревянный ларь. В центре комнаты — длинный, чисто выскобленный стол, по бокам две лавки.

Уселись друг против друга, познакомились ближе. Старший назвался Киприяном, был уставщиком[118] общины. Битый оспой носил имя Ермил и являлся старостой, а узкоплечий Фокий исполнял обязанности казначея.

Назвали себя и гости, вслед за чем хозяева попросили рассказать о себе подробнее. Те рассказали, ничего не скрывая.

— Бесовская всё-таки ваша власть, — нахмурился Киприян. — Не от Бога.

— Истинно так, брат, — поддержали его Фокий с Ермилом.

Трибой хотел было возразить, но Лосев наступил под столом ему на ногу, мол, помалкивай.

Последовал ещё ряд вопросов, касавшихся «мирских» дел, а потом Киприян взглянул на Громова.

— Откуда будешь родом?

— Из Беларуси.

— Знаю такую, поведай о себе.

— Ну что сказать? — пожал плечами. — Родился в Гомельской области, деревня Алексеевка, в семье кузнеца. Там же учился в школе, а когда подрос, стал подручным у отца. Затем выучился в районе на механика, работал в леспромхозе. В тридцать девятом призвали на флот, затем война. Командовал бронекатером, дошёл до Бреслау. По дурости попал в лагерь, откуда сбежал с такими же, как и я, фронтовиками. Такая вот история, — вздохнул.

— Крещёный?

— Да.

— Церковь посещал?

— Нет, был комсомольцем.

— А почему решил пристать к нам? — наклонился вперёд Фокий.

— Хочу остаться в России. Китай не по мне.

Наступило долгое молчание, прерванное Киприяном.

— Нашу веру примешь? — поднял на рассказчика глаза.

— Приму, — не отвёл взгляда. — И буду соблюдать. Моё слово верное.

Ермил с Фокием довольно закряхтели.

— Ладно, — поднялся уставщик из-за стола.

— Располагайтесь, отдыхайте. На вечерней молитве решим про тебя, Алексий, — назвал Громова по имени.

Стуча посохом, направился к двери. Подручные, встав, двинулись следом.

— Переговоры вроде прошли нормально, — оценил Лосев, когда все трое удалились.

— Вроде того, — глядя в окошко, согласился Шаман. — Серьёзные старики.

— Так что быть тебе, Лёха, старовером, — подмигнул Громову Трибой.

Принялись устраиваться. Автоматы и подсумки повесили на вбитые в стену колышки, туда же, сняв, определили верхнюю одежду. Стали разбирать мешки.

За спинами скрипнула дверь, оглянулись. В избе появились парень и девица. Русоволосые, лет по пятнадцати.

— Доброго здравия, — чуть поклонились и прошли к столу. Парень достал из холщового мешка пару ржаных караваев, положил на столешницу. Девушка поставила липовое ведерко с молоком: «Кушайте на здоровье». Вслед за этим быстро удалились.

— Уже солнышко на ели, а мы все ещё не ели, — довольно потёр руки Трибой.

К гостинцу добавили вяленую рыбу и мясо из своих запасов. Хлеб был недавно испечённый, с кислинкой, молоко густым и пахло клевером. Пили все, кроме Орокана. Как оказалось, удэгейцы молоко не употребляют.

Подкрепившись, убрали остатки еды в ларь, завалились на нары и уснули. Проснулись на закате. Выйдя из избы, уселись на завалинку. Там свернули по цигарке, проводник закурил трубку.

Солнце висело за дальними лесами. В небе белели облака, по деревне со стороны выгона пылило стадо и растекалось по дворам. В разных местах над крышами поднимались дымки, хозяйки готовили ужин.

Примерно через час снова явились гости. На этот раз приятель Орокана Митрофан с сыном.

Митрофан оказался приземистым с длинными руками мужиком, до глаз заросшим курчавой бородой. Сын — лет двадцати пяти, рослым, с густым румянцем на щеках парнем. В руке он держал деревянный жбан с дужкой.