И не осталось никого

А мы все никак не могли успокоиться — недоумевали, где же может быть Джо Поуп. Он вроде бы всегда симпатизировал Ханку. Странно, что он не пришел и не поддержал его, как остальные из нас. А потом мы подумали — нет, постойте-ка. Неужели четыре года оказались столь безжалостны к нашей памяти, что мы могли забыть, где искать Джо Поупа в такой час? Он, конечно же, был в офисе, работал.

Наконец Ханк закрыл книгу и сказал:

— Спасибо.

Мы одобрительно зааплодировали.

Когда чтения закончились, все мы поднялись. Мы купили экземпляры книги Ханка и направились к нему, чтобы поздравить. Мы все излучали дружелюбие, и он подписывал нам книги — каждому с персональным пожеланием. Кто-то спросил его: не та ли это книга, о которой он говорил, когда мы работали вместе, его небольшая злая книга о работе. Благодаря сокращениям и необходимости найти новую работу мы обнаружили, что в каждом агентстве есть свой разочарованный копирайтер с амбициями романиста и что он работает над небольшой злой книгой о работе. Работа для некоторых из наших коллег была фетишистской темой, но, в отличие от Дона Блаттнера, который хотел, чтобы все читали его сценарии при условии, что мы подпишем договор о неразглашении, писатели держали свои козыри ближе к телу и обычно сбрасывали по окончании игры. Пронзительные жалобы молча лежали в ящиках их столов. Тщательно заточенные топоры плавились в кострах. Мы испытывали к ним благодарность от имени всего человечества.

— Нет, — ответил Ханк, — это другая книга.

— А что случилось с той? — спросил кто-то.

Он ведь возлагал на нее такие надежды.

— Ту пришлось усыпить, как больную собаку, — сказал Ханк. — Ну а что вы? — спросил он внезапно, оглядывая нас. — Какие у вас новости, ребята?

Мы видели, что он хочет поскорее перевести разговор с неудавшегося романа на что-то другое, и тут Бенни и Марсия сообщили, что осенью женятся.

— Если только он до этого времени не доведет меня до белого каления, — сказала Марсия, любящим взглядом посмотрев на Бенни.

На ней было мучительно скромное колечко с бриллиантиком, она стояла, держа Бенни под руку, а Бенни тем временем поделился не менее невероятной новостью: Джим Джеккерс теперь фактически его начальник.

— Вы можете себе представить? — вопросил он. — Вот этот самый деятель!

Он обнял Джима одной рукой за плечи и наклонил голову, словно собирался чмокнуть его в щечку. Джим поднял брови, безмолвно и скромно капитулируя, и на несколько мгновений они втроем — Марсия, Бенни и Джим — оказались словно связанными физически, как маленькая семья.

Карл рассказал о своей компании ландшафтной архитектуры — «Гарбедиан и сын», маленькое предприятие.

— Да ладно, не скромничай, — улыбнулась Мэрилин, потом повернулась к Ханку. — Он так раскрутился — дай бог каждому.

— Это правда, Карл? — спросил Ханк.

Мы все стали упрашивать Карла рассказать подробнее. Наконец он признался.

— Мы работаем приблизительно в двадцати районах.

Мы подумали, ё-моё, да парень, наверно, деньги лопатой гребет. Мы ждали, что Джим Джеккерс сейчас скажет: «Но ты ведь по-прежнему не доктор, да?», но он не сказал ничего такого, а в мыслях у Карла, похоже, ничего такого и не было. Он улыбался, кивал и обнимал Мэрилин, словно ландшафтная архитектура изменила его жизнь.

Амбер познакомила нас с Бекки, которая оказалась стеснительной девочкой и спряталась за крепкой ногой матери. Мы оглянулись — где тут Ларри, но Ларри исчез. Мы, избегая этой темы, все внимание сосредоточили на малышке. Потом мы снова вернулись к взрослому разговору, и тогда Бекки выбралась из-за ноги Амбер и подошла к Бенни. Ей, похоже, захотелось познакомить его со своей голой и грязной куклой. Он нагнулся и поздоровался.

Все поздравили с новорожденным и Женевьеву, а когда спросили, сколько уже маленькому (десять месяцев), ее муж ответил вместо нее, потому что Женевьева и Амбер, забыв обо всем, делились материнскими историями.

Что же касалось самой работы, то, как это ни смешно, но она была вполне приемлемой. Даже самые тягомотные задачи была абсолютно приемлемыми. Работа ставила проблемы, которые нам приходилось преодолевать, отвлекала нас насущными делами, давала удовлетворение по ее завершении — в любой день все это делало работу совершенно, даже гармонично приемлемой. А вот что нам не давало покоя, чего мы не могли вынести, что выводило нас из себя и наполняло слепой яростью, — люди. Один, другой, третий, они изводили нас, наушничали и навязывали нам свои несносные личности, не заслуживавшие от Бога ничего, кроме жалости и презрения, потому что они — скучные, непоэтичные, бесконечно занудные, а широкие жесты им просто недоступны. Вполне возможно, да, вполне возможно. Но когда мы стояли там, нам было трудно вспомнить конкретные детали, потому что все казались такими любезными.