И ни на одно мгновение дольше

У покосившегося  кладбищенского забора она остановила машину и пошла по узким тропинкам между оградами могил. Когда-то деревня была старообрядческой и больше половины крестов были сверху накрыты домиками-голубцами. У некоторых памятников она останавливалась, вспоминая умерших, которых хорошо знала.

«Жизнь, как маятник, может долго качаться из стороны в сторону, но в конце концов застынет в том положении, которое ты заслужила.» – подумала она.

Она понимала, что больше откладывать решение нельзя. Поэтому и приехала, надеясь, что найдет здесь ответ.

«Вот ты злилась на дочку. А почему? Может потому, что она не испугалась, как ты? Решила посмотреть, что ее ждет в другом мире…»

Анастасия вспомнила свою молодость. Свадьбу… «Когда муж получил направление в Москву, ты же сама не поехала. Он не понял – хлопнул дверью. Ты ведь даже вздохнула свободней. Побоялась раствориться в большом городе? А убедила себя, что не хочешь оставлять стариков одних без помощи. Но ведь так и было. Правда, потом тебе всю жизнь казалось, что мать, которая кроме тебя родила еще пятерых и которые быстро разлетелись по всему свету, любила их больше тебя. Хотя они и приезжали редко, и всего на пару дней. Только когда мамы не стало, опять собрались всей семьей».

Подойдя к недавно покрашенной невысокой оградке, за которой были похоронены ее близкие, она увидела невдалеке незнакомую женщину. Ее седые волосы были перехвачены черной лентой. Из-за узкого костюма она была похожа на старомодную учительницу. Белые гвоздики в руках женщина держала у груди так, как будто получила их сама, а не принесла, чтобы положить к чьему-то памятнику.

«Приезжая, – подумала Анастасия Владимировна. – У нас здесь живых цветов не купишь». Та стояла задумавшись у заброшенной могилы, никого не замечая.

– Здравствуйте. Приехали близких  навестить? – окликнула ее Анастасия.

Женщина встрепенулась, будто очнувшись. Через мгновение она пришла в себя, виновато улыбнулась.

– Для меня вы все близкие, – ответила она и медленно пошла в сторону.

Анастасия Владимировна открыла низенькую калитку, постояла у входа, осматривая могилы родных. Потом достала из ящика под скамейкой маленькие грабельки и занялась наведением порядка.

Собственно, все и так было хорошо прибрано, и она лишь вырвала пару лишних одуванчиков, немного поправила грустные искусственные цветы и села на скамейку. Первым здесь был похоронен ее дед.

Посмотрев на фото на памятнике, она будто ощутила на щеке его колючую щетину и запах папирос «Беломорканал». Их род здесь, в этой северной деревне, начинался с деда. Сам он родился очень далеко отсюда. В 1929 году всю его большую семью, считавшую себя запорожскими казаками, раскулачили и выслали из родного хутора под Херсоном сюда в Архангельскую область. Отправили их зимой в товарных вагонах. Чудом выжил только дед, который тогда был совсем еще меленьким пацаном. Куда его здесь пристроить, никто не знал. Добрые люди привели его на конюшню за лошадьми ухаживать, которых он любил до безумия. До 18 лет он и прожил на этой конюшне. А потом познакомился с девушкой – такой же сиротой, как и он, приехавшей с берега Белого моря к дальним родственникам. Но оказалось, что в живых из них никого уже не осталось. Скоро они поженились.

Что они пережили, ни бабка, ни дед рассказывать не любили. Работали они не покладая рук. Поэтому перед войной у них был уже свой уютный маленький дом с печкой в полдома и двое детей. С войны дед вернулся в марте 1942 года без ноги, которую оторвало под Москвой в декабре 1941.

Бабы тогда в колхозе валили лес. А его поставили заведовать конюшней. Еды не было ни для людей, ни для скотины. На худых, еле двигающихся лошадях бревна вывозили из тайги зимой по метровому снегу, а летом по гатям и лежневкам через болота и ручьи. Но они выжили. Дед ходил в лес на охоту. На зиму старался добыть лося. Это было запрещено, но иначе всю семью бы ждала голодная смерть. А семья росла. Бабушка родила восьмерых. Выжили не все.

В 1949 году деда посадили. В тот дождливый год сена заготовили мало. Председателя леспромхоза спрашивали за кубометры теса, а не за корм для лошадей. Поэтому в помощь на сенокос он дал только двух пацанов. Они и дед на одной ноге и культяшке сделали все что смогли, но этого сена на всю зиму не хватило.

Лошади гибли. Деда обвинили во вредительстве и посадили. Спасло то, что без него на конюшне работать было некому. Через полгода его привезли из лагеря в Кандалакше обратно в деревню. И срок он свой досиживал здесь.

Бабка как-то обмолвилась, что тогда, то ли из-за зависти, то ли из-за какой-то непонятной злобы, местные доброхоты написали кучу анонимок, но деда больше не трогали. В 1954 году его амнистировали. Про лживые доносы дед знал, но не озлобился.

Не озлобился, когда власть выгнала его с родной южной земли. Когда малолеткой бросила здесь на севере. Когда послала необученного парня под немецкие танки, которые подпустила к столице. Не озлобился, когда за дело, которое он любил почти так же, как свою семью, ему дали несправедливый срок.