И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

Будь на его месте другой, он бы уже и не вспомнил, когда в последний раз был с женщиной. Всё яркое в жизни Багрового постепенно стала олицетворять работа. От неё он получал истинное наслаждение и удовольствие. Как говорила его мать, если он продолжит так же сидеть за книгами, то алхимия заменит ему всё: и жену, и детей. Но здесь не было алхимии, не было взрывов и крови, по крайней мере пока, так что алхимику Зольфу Дж. Кимбли никто не стал бы устраивать сцен ревности.

— Эй, тебе пока нельзя меня поднимать, — шёпотом возразила Ласт, когда он попытался взять её на руки.

Кимбли скривился — он не переносил подобных ограничений. Ещё больше он ненавидел, когда что-либо прерывало его сосредоточенность на деле. Ласт же ловко перепорхнула на застеленную мягким покрывалом широкую кровать и призывно протянула руки, по которым струились полупрозрачные шифоновые рукава.

Зольфа не пришлось уговаривать — он тут же оказался рядом и, обняв само соблазнительное олицетворение похоти, принялся жадно целовать её губы, точеную шею, прошёлся кончиком языка по шраму в форме уробороса и, развязав ленты на пеньюаре, стал покрывать её тело поцелуями, спускаясь ниже и ниже.

Ласт охотно поддалась ласкам, довольно отмечая про себя, что, похоже, этот зануда-перфекционист таков во всём, за что берётся, будь то взрыв, убийство, сбор информации или удовлетворение женщины. Мысли улетучились из головы, и весь мир вокруг раскрылся диковинным ярким цветком внутри неё, оставляя за собой сладкую негу и истому. Ласт почувствовала тяжёлое и прерывистое дыхание Зольфа, который удержал её за бедро рукой и не прекратил ласк, хотя сам едва сдержал стон в момент её апогея.

— Отпусти, — выдохнула она, потянув его за тёмные слегка отросшие волосы, — иди сюда.

Он словно рассмеялся, явно обнажив зубы, которыми едва уловимо касался её, и отрицательно покачал головой.

От второй волны Ласт громко застонала, выгнув спину.

— Замолчи, — грубовато бросил Зольф хриплым голосом, рывком поднимаясь и накрывая её тело своим, — если нас услышит Мария, наутро от меня мокрого места не останется, а я не согласен умирать при таких обстоятельствах.

Ласт проснулась первая и ещё некоторое время смотрела на лицо спящего Кимбли, ещё более бледное в лунном свете. Даже во сне он не казался беззащитным, как многие. Потянувшись, как сытая кошка, она отодвинулась и попыталась встать, но Зольф, что-то невнятно проговорив, обнял её и собственнически прижал к себе.

— Неугомонный, — полуворчливо-полувосторженно прошептала Ласт, поворачиваясь в кольце его рук, проводя ладонями по обнаженному телу, покрытому уродливыми шрамами, которые, как это ни парадоксально, на её взгляд, совершенно не портили этого человека.

Кимбли и правда был неугомонным. Казалось, ему всё время было мало, он брал своё с какой-то болезненной алчностью — там, где временно исчерпывался резерв организма, он продолжал ласкать и целовать до исступления. И вот сейчас едва сомкнувший глаза Зольф тотчас же проснулся и поддался на новую провокацию.

========== Глава 4: Bene vincit, qui se vincit in victoria/Настоящая победа — победа над самим собой ==========

You’ll never know how I watched you from the shadows as a child

You’ll never know how it feels to be the one who’s left behind

You’ll never know the days and the nights, the tears, the tears I’ve cried

But now my time has come and time time is not on your side

Tuna Turner, «Goldeneye»

Эдвард проснулся среди ночи и больше не мог уснуть. Он слышал размеренное дыхание брата и в очередной раз не понимал, что и где пошло не так. С того момента, как разрушили замок с кругом и локализацией «Врат», он постоянно ощущал, что они упускают что-то очень важное. И, разумеется, к чёртовой бомбе они не приблизились ни на шаг. Ал предлагал вернуться в Мюнхен и попробовать разузнать, что известно членам этого проклятого общества Туле, но Эд со свойственным ему упрямством раз за разом отказывался, предпочитая не озвучивать причин. Он всё больше чувствовал, что в ряде вопросов становится похож на отца — конечно, в тех самых аспектах, к которым сам всегда относился более чем нетерпимо.

У Эдварда Элрика не было желания где-то осесть и зажить, по меркам обывателей, «нормальной жизнью» — вместо этого он постоянно находил себе грандиозную спасательную миссию и, с упорством, достойным маньяка, и самоотверженностью отчаянного человека выполнял её. И, как правило, выполнял успешно. Если бы он остановился и задумался, от кого он бежит, вероятнее всего, ответ бы ему не понравился.

— Ал, вставай, — толкнул он брата в бок со свойственной ему бесцеремонностью.

Юноша, очень похожий на него самого, но с более мягкими чертами лица и коротко остриженными светлыми волосами чему-то мечтательно улыбнулся во сне и повернулся на другой бок.

— Вставай, лежебока, нас великие дела ждут! — ворчливо продолжил старший брат.

Альфонс открыл медовые глаза и недоумённо уставился на Эда.