И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

Они приехали сюда позавчерашним вечером и, прогулявшись по Елисейским полям, направились в отель, где ещё долго не могли насытиться друг другом. Следующий день целиком и полностью посвятили друг другу, опере и созерцанию красочной природы в самом её расцвете. И сейчас, когда Ласт потянулась и встала, перегнувшись через парапет, Зольф беззастенчиво задрав подол её платья, пользовался удобным случаем, удобным положением, наслаждаясь не только видом Сены, но и её неповторимым теплом. Когда же от удовольствия ноги перестали держать обоих, они улеглись на предусмотрительно разбросанные добрым персоналом подушки — по всей видимости, в этой любвеобильной стране к подобным утехам прибегали все и всюду, здесь воздух словно был пропитан вожделением. Так что никого из прохожих нисколько не смутила бы ни точёная женская рука, торчащая между прутьев балконного ограждения третьего этажа и периодически сжимающаяся в кулак, ни сладострастные стоны.

— Пойдем, посмотрим Собор Парижской Богоматери? — слабым голосом спросила Ласт после того, как отошла от очередной волны блаженства, благодарно поцеловав Зольфа в губы, на которых ощутила собственный вкус.

— Надеюсь, ты не зовёшь меня в исповедальню? — усмехнулся Кимбли, с содроганием вспоминая старину Петра в Мюнхене.

— Ты думаешь, после такого стоит исповедываться? — она наклонила голову и лукаво заглянула ему в глаза.

Он неопределённо хмыкнул, натягивая штаны и застёгивая рубашку.

— Давай выпьем кофе? — предложила Ласт, когда они проходили мимо кафе около соборной площади. — Ты закажи кофе и подожди меня за столиком, а я посмотрю пирожные, я быстро!

Зольф сел за столик, подозвал официанта и сделал заказ. Он не сразу заметил, как, неожиданно ловко перемахнув через забор, к нему скачками несётся очень низкий толстый мужчина с перекошенным лицом.

— Ласт! Моя Ласт! — невнятно орал странный человек, схватив Кимбли за грудки и подтягивая бесформенный нос ближе к его лицу, брызгая слюной и шепелявя, словно язык был слишком велик для его рта. — Ты пахнешь Ласт, ты что съел её? Ты скушал мою Ласт…

— Что происходит? — удивлённо спросила Ласт, выйдя на улицу и увидев эту странную картину.

— Ласт?.. — он обернулся и его лицо озарила безобразная улыбка.

— Глаттони… — выдохнула она, — Глаттони!.. Ты жив, какое счастье!

Ласт бросилась обнимать несуразного бродягу, из не закрывающегося рта которого текли слюни. И только сейчас Зольф заметил, что глаза его тоже имели фиолетовый оттенок, а на вываливающемся языке были уродливые характерные отметины. Кимбли брезгливо вытер светлый пиджак, не без удовольствия отметив, что его руки и правда пахли Ласт.

— Садись, хороший, — гомункул просияла, — ты голодный?

Пока Глаттони пожирал всё меню по второму кругу, Зольф, подперев голову кулаком, наблюдал за своей теперь уже женой. С некоторой долей недовольства он отметил, что впервые видит на её лице такое счастье. Хотя, справедливости ради, его появление в доме у Элриков она тоже встретила с похожими эмоциями, пусть и не столь явными.

— Зольф… — тихо начала она, когда они уже втроём гуляли по вечернему Парижу, и вечно голодный толстяк отошел понюхать и, как подозревал Кимбли, всё же попробовать на зуб крупные благоухающие цветы, — давай заберём его с собой? Он пропадёт без нас!

Зольф поджал губы — ему не хотелось в этой поездке уделять время назойливому кретину и, тем паче, делить с ним Ласт. Но отказать ей он тоже не мог — он прекрасно помнил её переживания относительно судьбы Глаттони.

— А дальше? — Зольф с сомнением посмотрел на жену.

— Пристроим его в какой-нибудь пансионат, — уверенно начала Ласт. — Или ко мне в больницу. Я что-нибудь придумаю!

— А сейчас? В соседний номер? — Кимбли слегка наклонил голову. — Он же не станет нам мешать?

— Нет, что ты… — неуверенно проговорила Ласт.

Глаттони сидел у них на балконе и восторженно смотрел на Сену.

— Глаттони… А ты давно тут? Как ты здесь оказался? — Ласт заглядывала ему в фиолетовые глаза-бусины.

— А… я… Меня скушал Прайд… — толстяк хлюпнул носом. — Было больно…

Бусины подёрнулись влагой. Зольф тяжело вздохнул — его тогда тоже немало удивил поступок того, кто скрывался в теле десятилетнего мальчика. Ласт же поджала губы — это было не то, что она хотела услышать вновь. Когда ей об этом сообщил Кимбли, горечь наполнила её существо, а сейчас же, когда сам гомункул говорил об этом, она едва сдержала слёзы.

— А потом он скушал его, — Глаттони указал толстым пальцем на Кимбли. — А когда вот он, — Глаттони еще раз ткнул в Зольфа пальцем, — не дал ему сожрать стального мальчишку, я попал к Белому человеку.

Кимбли вздрогнул: воспоминания об Истине не отнесёшь к приятным.

— Он тоже был голодный, — всхлипнул рассказчик. — Но есть там ни мне, ни ему было нечего. И я проснулся в пустом подземном городе. Там тоже есть было нечего!

Глаттони разревелся окончательно. Ласт протянула ему платок, в который он тут же шумно высморкался и продолжил.