И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

…Он стоит в окружении родни, а вдали грохочет канонада. Он не понимает, почему сухой пустынный ветер оставляет на языке приторную сладость гнили, а воздух пропах кровью, почему место, которое является его домом — не высокие горы Тибета, а эта выжженная равнина. Он видит бегущего к нему Норбу, его любимого старшего брата, в руках которого потрепанная тетрадь — он всегда такой, не от мира сего, и даже сейчас… А что сейчас? Всё наполненно страхом и агонией ожидания смерти, сейчас кровь впитывается в серую землю, отовсюду слышны крики боли и отчаяния. Но на этот раз, кажется, всё отступает — они вместе, вся его семья, и нет людей в странной синей военной форме. Только Норбу смущенно улыбается и, поправляя очки, за стёклами которых глаза отчего-то не карие, а красные, передаёт ему тетрадь, что-то говоря. Но Чунта, словно загнанный зверь, чувствует ледяной взгляд, словно это взгляд самой смерти; он видит человека на крыше и понимает, что это не человек — чудовище, чья безумная улыбка похожа на хищный оскал, оно втягивает воздух длинным носом с наслаждением, принюхиваясь к добыче и жадно вбирая в себя запах войны и смерти. На его ладонях татуировки, и неясно, как оно одним движением вырывает землю у них всех из-под ног, перемалывая их жизни в кровавое месиво…

— Норбу! Брат! — Чунта проснулся в холодном поту от собственного крика.

Рубаха облепила словно вырезанный из камня рельефный торс, сердце билось где-то в висках, горло сжимал спазм, будто бы он долго силился закричать во сне, но не мог издать ни звука. На него из-за толстых стёкол очков смотрели сонные глаза брата.

— Опять сны? — обеспокоенно спросил тот, в очках.

По сравнению с только что проснувшимся Чунтой, Норбу был ниже, не настолько атлетически сложен и производил ошибочное впечатление более младшего. Несмотря на то, что их лица, казалось, были высечены из камня одним и тем же скульптором, старшего будто долго полировали, привнося в его черты плавность, мягкость и тонкость, младший же больше напоминал грубую глыбу камня, эскиз умелого творца.

Дверь купе приоткрылась, и на пороге показался мужчина с усами и в очках:

— Какие-то проблемы? — обеспокоенно спросил он.

— Не переживайте, господин Гедин, — с улыбкой ответил Норбу, — брат впервые так далеко от дома, видимо, акклиматизация, приснилось что-то. Сейчас поздний час, не тревожьтесь, положитесь на меня — я все-таки врач.

Свен Гедин оценивающе оглядел обстановку и ретировался в свое купе. Его крайне занимали исследования Тибета, и общение с двумя братьями из одного из аристократических родов помогало узнать больше о предмете своего научного интереса.

— Брат, это снова те же сны? — нахмурившись, поинтересовался старший. — Про серую равнину, войну и человека с ледяным взглядом?

Эти сны начали сниться его младшему брату, когда тот в четырнадцать лет сорвался со скалы и неделю пролежал, не приходя в сознание. Тогда-то им и оказал поддержку шведский учёный Гедин, находившийся в Тибете в очередной экспедиции. А потом он же помог Норбу поступить в Каролинский университет, отметив талант молодого человека в медицине.

Но Чунта после комы стал странным: твердил про какую-то алхимию и страну с незнакомым названием. Старший брат по мере учёбы в университете осторожно пытался выяснить у специалистов о таких случаях, но большая их часть разводила руками и говорила что-то о необратимых повреждениях мозга. Постепенно сны стали тревожить брата реже и реже, и он стал забывать об этом, хотя Норбу все ещё лелеял надежду показать его одному уважаемому профессору. А теперь ещё и господин Гедин пригласил их в Европу, так что в целом всё складывалось как нельзя лучше.

— Да, опять всё то же, — вздохнув и пригладив широкими ладонями встрепанные и мокрые от пота седые волосы (после травмы мальчишка в одночасье поседел как лунь) проговорил Чунта. — Только…

…Человек, смеясь, идет сквозь завесу дыма, пыли и смерти, поднятую взрывной волной, его холодная изящная ладонь ложится на лоб Чунты, который видит происходящее словно сквозь пелену, в ушах все ещё грохочет эхо взрыва; а после, под неистовый смех своего палача, он ощущает, как кожа на его лице вздувается, причиняя ужасные страдания, как она взрывается: на лбу, вокруг глаз, кажется, острыми осколками разлетается вся голова и вся жизнь; мир становится красным от яркой, жидкой крови, обильно заливающей глаза. Чунта видит отливающую багрянцем фигуру человека с ледяным взглядом — он стоит напротив него и оценивающе смотрит. Багровый человек существенно ниже и уже в плечах своей жертвы, но сейчас он смотрит свысока, ему остаётся только протянуть руку, и…

— Сейчас я снова видел его совсем близко, — прошептал пересохшими губами Чунта, нахмурившись: он совсем не хотел показаться старшему слабаком, но животный липкий страх вынудил его на откровенность, — как раньше. Как тогда.